Самый кайф (сборник)

– Вы участвовали в деятельности так называемой Поп-федерации? – Женщина-прокурор старалась смотреть проницательно.

– Да, я принимал непосредственное участие в деятельности так называемой Поп-федерации.

Женщина-прокурор посмотрела на судью. Судья молчала. Более вопросов не последовало, и мне разрешили остаться в зале. В тесном вольерчике на скамейке сидел Арсентьев. Ему, похоже, было скучно. Он смотрел в зал и лишь иногда шевелил губами, повторяя, видимо, про себя покаянное слово.

Постепенно все свидетели перекочевали из коридора в зал, и никому судья не задавала вопросов. Мы были, я понял, свидетелями обвинения.

Белокурая девка Арсентьева сидела в первом ряду и живо реагировала на действия суда.

Прокурор сказала, но неуверенно:

– В десятом классе подсудимый создал группировку школьников, в которой имел звание фюрера…

Адвокат поймал прокурора на нарушении презумпции невиновности Арсентьева, а по поводу Поп-федерации и денег доказательств не оказалось: не было, одним словом, состава преступления. Суду прокурор смогла предъявить лишь два подделанных Арсентьевым бюллетеня, и за это Арсентьев после покаянного слова получил год исправительных работ на стройках страны, а Белокурая, также проходившая по делу о бюллетенях, получила год условно.

Билеты на сейшены не продавали, а то, что я и такие, как я, собирали трешницы и сдавали их в липовую Поп-федерацию, так то – частные пожертвования, которые не запрещены, и разошлись эти «пожертвования» на организацию сейшенов и на угощение славянских гостей.

Мы после прикидывали, сколько могло уйти на орграсходы – боґльшая часть пожертванных трешниц должна была остаться. Получалось, заезжие артисты продули почти годовой доход всех ленинградских рок-групп. Я славянских гостей, конечно, трезвыми не видел, но все-таки трудно поверить в подобную раблезиаду.

А лирический «лейтенант» сообщила при встрече, полной конспирации:

– Они хотели собрать денег и поехать в Эстонию. Там купить оружие и начать свергать советскую власть.

Задним числом через «лейтенанта» выяснилась причина странной удачливости концертных афер. Основной прием Арсентьева был следующим: он звонил в какой-либо из райкомов комосомола, представлялся работником «Ленфильма» и просил содействия в предоставлении зала для съемок картины о современной молодежи. Даже давал на случай телефон. Где-нибудь на Петроградской стороне в частной квартире с номером телефона, похожим на ленфильмовский, сидел человек и ждал звонка. Но никто ни разу не проверил. Райком подыскивал школу, платилась аренда, привозились киношные софиты, которые имитировали съемку, и сейшен удавался на славу.

Не знаю уж, на что рассчитывал Арсентьев, – такое бесконечно продолжаться не могло, ведь в деле оказались задействованы сотни, если не тысячи людей.

Дурной пример, впрочем, заразителен, и то, что Арсентьев проводил под прикрытием значка и конспирации, арсентьевисты (Петрарка – петраркисты) стали делать чуть ли не среди бела дня. Правда, в этом пока не было злого коммерческого умысла, лишь голый энтузиазм. Ленинградский рок, увидев новый путь, уводящий от вузовских танцулек, пошел с властью, как говорят футболисты, в кость, не надеясь более на легальность и не желая ее.

Вот один из типичных менеджеров постарсентьевской поры: Вова Пенос, низенький, остроносенький, шепелявенький зануда и добрый малый. То ли поляк, то ли польского происхождения. Знаток польского языка и польских нравов. В чем лично я сумел вполне убедиться. На его доброй совести два мероприятия.

Как-то утром звонок:

– Пливет. Польская лок-глуппа «Тлубадулы» сегодня плиедет в «Муху» с аппалатом. Они очень хотят познакомиться с «Санкт-Петелбулгом». Холошо?

Хорошо-то хорошо. Но в «Мухе» уже кто-то пустил слух, и «Муха» не училась с утра, а полным составом во главе с ректором, деканами и их семействами, которым уступили первые престижные ряды, сидела в актовом зале, ожидая исторической встречи «Трубадуров» и «Санкт-Петербурга».

Вова Пенос владел, как показали события, польским языком в пределах… не более чем в пределах своей фантазии, и за час до исторической встречи выяснилось, что никакой аппаратуры знаменитые тогда поляки не привезут, и мы с Летающим Суставом рванули на Моховую улицу, где тогда опять делили со студентом Театрального института Боярским репетиционный зальчик. Мишка сгоряча сковырнул замок и с кладовки Боярского, откуда мы позаимствовали в предчувствии международного скандала усилитель и провода.

Все равно аппаратуры не хватило, «Трубадуры» шли на вечеринку в узком кругу с российскими музыкантами, а оказались перед жаждущим эстетических удовольствий залом и сгоряча исполнили полусоставом (пришли поляки не в комплекте) бессмысленный блюз на рояле под барабаны и бас. Декан и ректоры с семействами также ждали эстетических удовольствий, и хотя блюз прозвучал вполне сносно, но ради единственного блюза не стоило срывать учебный процесс. Пришлось и с Боярским после разбираться – пропал один из его проводов.

На совести Вовы Пеноса и особо выдающаяся встреча с Марылей Родович и приехавшей с ней на гастроли группой «Тест». Наш добрый малый арендовал на ночь плавучий разухабистый ресторан «Корюшка», несший гастрономическую культуру в массы почти что напротив Академии художеств. «Санкт-Петербург», Марылю и «Тест» по ресторанным правилам следовало закусывать. Сто ресторанных посадочных мест по семь рублей за место. Деньги собрали, передали в «Корюшку», и там на семьсот рублей обещали нарубить салатов и наквасить капусты.

Гости начали съезжаться к одиннадцати, и приехало нечесаных любителей изящных искусств под салат и капусту человек пятьсот, которые, отодвинув столы, повалились на пол. Полякам обустроили кабинет, «Санкт-Петербург» грохнул ритм-энд-блюзовой увертюрой, и веселье завертелось. Марыля Родович, звезда все-таки европейского класса, посматривала на валявшихся рок-н-ролльщиков и кайфовальщиков с неподдельным интересом, не предполагая, должно быть, увидеть подобное на чопорных невских берегах.

«Тесту» тоже захотелось покрасоваться перед любителями изящных рок-н-ролльных искусств, и они после увертюры «Петербурга» вдарили по джаз-року. Выдающаяся встреча проходила на втором этаже «Корюшки», и сцена находилась возле лестницы. В начале первого, когда «Тест» уже вовсю шуровал в дебрях джаз-рока, а любители изящного, словно древнеримский легион опившихся наемников, кровожадно кричали в наиболее упругих тактах хромого пятичетвертного ритма, – в начале первого по лестнице поднялось с десяток крепеньких ребят, почти одинаково одетых, только один зачем-то нахлобучил мотоциклетный шлем, предложивших посредством мегафона, чтобы «Тест», Марыля, «Петербург» и валявшиеся на полу легионеры сваливали, чтобы быстро-быстренько, десять минут на все дела, иначе…