Самый желанный герцог

Если бы кто-то сделал замечание относительно неуместности того, что молодая леди проводит так много часов без компаньонки с таким печально известным типом, как лорд Грэм Кавендиш, то Софи едко парировала бы эти слова – если бы говорившая была женщиной, конечно же. Если бы это был мужчина, то она, вероятно, застыла бы в ужасе, а затем разбила бы что-то. Так вот, она бы возразила бы, что Грэм, приходящийся кузеном леди Тессе, был ей практически семьей. Следовательно, такая мысль была смехотворной, и задумавшемуся об этом должно быть стыдно и так далее.

Это была хорошо отрепетированная речь и довольно длинная к тому же, но так как никто в целом мире совсем не заботился о добродетели одной высокой, некрасивой девушки, у которой не было никаких надежд, кроме участи ученой старой девы, то у Софи никогда не было возможности произнести ее.

В конце концов, у нее не было стоящего будущего, которое можно было потерять, и Грэм, который ничто и никого не воспринимал серьезно, включая Лайлу, слава Богу, тоже ничем не рисковал. Их тайная дружба никому не вредила и приносила огромную пользу обоим.

В течение одного короткого Сезона Софи была решительно настроена делать в точности то, что ей нравилось – а ей нравилось исследовать музеи и библиотеки, а еще играть с Грэмом.

Все могло бы быть по-другому, если бы она серьезно занималась поисками мужа, или если бы Грэм когда-либо захотел жениться и завести наследника.

К счастью, не было причины, по которой он должен был делать это, ведь его братья намеревались наплодить много здоровых детей, как только убьют последнего слона, сунут в мешок последнего носорога, завалят еще одного тигра – что ж, в любом случае просто не существовало причины, по которой вещи не могли вечно оставаться в точности такими, какими они были сейчас.

После того, как он покинул Софи, рано ложившуюся спать, в доме на Примроу-стрит, лорд Грэм Кавендиш, насвистывая, шагал по улице к Иден-Хаусу, лондонской резиденции герцога Иденкорта.

Имя Иденкортов было старинным и почтенным, а их имение – обширным и когда-то красивым, но последние несколько поколений оказались не в состоянии поддерживать хороший вкус и сдержанность. Сейчас имя «Иденкорт» означало громкое, невоспитанное поведение и предрасположенность умирать от пьянства или огнестрельного оружия – иногда от того и другого сразу.

Сам особняк никогда не менялся, разве только с той целью, чтобы повесить еще несколько несчастных трофеев на уже загроможденные стены, поэтому Грэм давно перестал замечать убогие условия и обстановку, которая была элегантной несколько поколений назад, но сейчас сильно пострадала от грубого обращения нынешних обитателей.

Мраморные полы были истерты так, что их невозможно было отполировать, а темные деревянные панели и отделка были в дырах из-за бросаемых в них предметов или поцарапаны чем-то без возможности восстановления. Тяжелые сапоги протерли ковры до основы, а диваны сломались от того, что годами поддерживали огромных растянувшихся на них мужланов, которые редко затрудняли себя обязанностью сидеть прямо.

Грэм, ослепленный годами знакомства с этой ситуацией, просто приходил и уходил из дома и пытался не встречаться со своими братьями. Сегодня, если он переоденется достаточно быстро, то сможет усесться за столы уже через час. Тем не менее, по привычке, молодой человек остановился в вестибюле и долго прислушивался.

Он не услышал громового хохота. Не вдохнул вонючего облака табачного дыма. Не ощутил, что стены трясутся из-за того, что борющиеся тела разносят оставшуюся мебель в щепки.

Нет, дом был совершенно пуст за исключением скелетообразного штата слуг, все еще находящихся у них на службе. Ах да, его семья все еще очень, очень далеко.

Слава Богу.

Дворецкий его отца вышел, чтобы взять шляпу и перчатки Грэма. Грэм усмехнулся ему.

– Гориллы все еще отсутствуют, да, Николс?

После сорока лет службы Николс всегда и навечно оставался человеком герцога. Его обычное надменное выражение лица стало еще более кислым при этих непочтительных словах Грэма.

– Добрый вечер, лорд Грэм. Его светлость и ваши старшие братья не присылали известий о своем возвращении с охоты в Африке. Однако здесь мистер Эббот, ожидающий вас в кабинете его светлости.

Грэм заморгал.

– Меня? Это еще зачем?

– Именно так, милорд. – Николс выглядел так, словно даже не мог начать воображать, почему кто-то может захотеть поговорить с Грэмом. Когда-либо. Грэм не винил его за это, потому что слуга только имитировал отношение своего хозяина. Его собственный отец сказал Грэму в этом году не более дюжины слов.

Грэм неохотно направился к великолепно обставленному в мужском стиле кабинету отца. Это было унылое место в любое время дня, потому что на каждой стене располагался зверинец со стеклянными глазами, набитая и подвешенная смерть.

На протяжении дня это угнетало. С наступлением ночи Грэм переносился назад в детство, когда ничто, кроме угрозы тяжелой руки его отца не могло заставить его сделать шаг в темный, освещенный огнем коридор блестящих, мстительных взглядов, отражающих ненависть, которую мальчик видел в их глазах.

Даже сейчас, когда он стал взрослым мужчиной, Грэм заколебался у двери, затем сделал глубокий вздох и распахнул ее, улыбнувшись молодому, чуть истощенно выглядевшему человеку, ожидавшему внутри. В конце концов, герцога здесь нет. Нет необходимости собираться с духом.

Он не мог ошибаться сильнее.

Глава 2

История разворачивалась следующим образом…

На краю вельда [3] , на черном континенте Африки, человек был слабым, хрупким созданием, неуместным в суровом, диком окружении. Разумные люди двигались осторожно и обычно выживали. Глупые люди, со своей стороны, имели тенденцию умирать. Ужасным образом.

[3]Вельд (veldt) – южноафриканская степь.

В охотничьем лагере на территории Кении, загорелый на солнце врач отбросил в сторону откидной клапан самой большой холщовой палатки, и устало вышел в круг света, создаваемый большим центральным костром и несколькими стоячими факелами.

Три дородных англичанина ожидали его снаружи.

– Как герцог?

– Он будет жить?

– Черт побери, парень, говори!

Доктор вздохнул, выпрямляясь.

– Боюсь, что травмы, полученные его светлостью, после того, как его потоптал слон-самец, были слишком серьезными. Он уже не с нами.