Сан-Феличе. Книга вторая

— А вот как раз моя совесть и не знает, чью сторону ей держать!

— Ты знаешь пословицу, — сказал генерал, который уже забыл о своих архитекторах и забавлялся разговором с лаццароне, — «Если сомневаешься — воздержись».

— А что, если я воздержусь и от этого случится большая беда?

— И потому-то, как ты только что сказал, ты сомневаешься?

— Да, мой генерал, сомневаюсь, — ответил Микеле, — и боюсь воздержаться. Видите ли, к несчастью, в нашей стране, по милости наших монархов, у людей нет больше ни нравственных чувств, ни гражданской совести. Вы никогда не услышите, чтобы говорили: «Господин такой-то — честный человек», или «Господин такой-то — мерзавец»; вам просто скажут: «Господин такой-то богат» или «Господин такой-то беден». Если он богат, это значит, что он честен, а если беден — то негодяй. Предположим, вам необходимо убить кого-то; вы идете к священнику и спрашиваете его: «Отец мой, преступление ли отнять жизнь у своего ближнего?» — а священник вам отвечает: «Смотря по обстоятельствам, сын мой. Если твой ближний — якобинец, убей его со спокойной совестью; если он роялист — берегись убийства! Убить якобинца так же почетно в глазах религии, как преступно убить роялиста в глазах Господа Бога». «Шпионьте, доносите, — говорила нам королева. — Я осыплю шпионов такими милостями, я вознагражу доносчиков такими щедротами, что первые люди в королевстве станут доносчиками и шпионами». Так как же вы хотите, мой генерал, чтобы мы что-нибудь тут понимали, если все вокруг в один голос твердят: «Каждый богач — честный человек, каждых бедняк — мерзавец»; если религия учит, что убивать якобинцев хорошо, а роялистов — плохо; наконец, если сами короли утверждают, что шпионаж — это заслуга, а донос — добродетель. Вот нам и остается только одно: обратиться к чужеземцу и сказать ему: «Вы воспитаны в правилах иных, чем наши; как вы считаете, что должен сделать честный человек в таких обстоятельствах?»

— А каковы эти обстоятельства?

— Серьезные, мой генерал. Представьте себе, что, сам того не желая, я услышал рассказ со всеми подробностями об одном заговоре, который предполагает уничтожить в Неаполе тридцать тысяч человек — кто бы они ни были, патриоты или роялисты, — скажите, что должен я сделать?

— Помешать совершиться этому замыслу, тут нет никакого сомнения, и, обезвредив заговорщиков, спасти жизнь тридцати тысячам человек.

— Даже если этот заговор угрожал бы нашим врагам?

— Особенно, если бы он угрожал нашим врагам.

— Если вы думаете так, мой генерал, то как же вы ведете войну?

— Я веду войну, сражаясь при свете дня, а не убивая ночью. Сражаться — это почетно; убивать — низко.

— Но я могу разрушить заговор, только если я его разоблачу.

— Так разоблачи.

— Но тогда я становлюсь…

— Кем?

— Доносчиком.

— Доносчик тот, кто раскрывает доверенную ему тайну и, надеясь на награду, предает своих соучастников. Ты же не из их числа?

— Нет, мой генерал.

— И разоблачаешь ты не в надежде на выгоду?

— Нет, мой генерал.

— Тогда ты не доносчик, а честный человек, который, не желая, чтобы свершилось зло, подсекает это зло в корне.

— Но если, вместо того чтобы угрожать роялистам, этот заговор угрожает вам, именно вам, мой генерал, угрожает французским солдатам, патриотам, — как тогда должен я поступить?

— Я указал тебе твой долг в отношении врагов. Он останется тем же в отношении наших друзей. Спасая врагов, ты окажешь важную услугу человечеству, спасая друзей, окажешь важную услугу родине.

— И вы будете по-прежнему подавать мне руку?

— Вот тебе моя рука.

— Хорошо, тогда слушайте, генерал. Сейчас я расскажу вам то, что известно мне. Все остальное оставлю досказать другому лицу.

— Я слушаю тебя.

— В ночь с пятницы на субботу должен вспыхнуть мятеж. Десять тысяч дезертиров Макка и Назелли, соединившись с двадцатью тысячами лаццарони, должны перерезать французов и всех патриотов; двери домов, жители которых обречены на смерть, будут помечены крестом, и в полночь начнется резня.

— Ты в этом уверен?

— Как в том, что живу на белом свете.

— Но ведь они рискуют вместе с якобинцами убить и роялистов?

— Нет; роялистам надо только показать охранную карточку и сделать условный знак — и они будут спасены.

— Знаешь ли ты этот знак? Известно тебе, что это за охранная карточка?

— На карточке изображена королевская лилия, а знак состоит в том, что надо укусить первую фалангу своего большого пальца.

— А как можно помешать этому заговору?

— Арестовав его руководителей.

— Ты их знаешь?

— Да.

— Кто же они?

— Ах, вот тут-то…

— Что ты хочешь сказать этим «вот тут-то»? Тебя что-то смущает?

— Я хочу сказать, что вот тут-то мои сомнения не только начинаются, но и удваиваются.

— О-о!

— Что сделают с главарями заговора?

— Их подвергнут суду.

— И если они будут виновны?..

— Их приговорят.

— К чему?

— К смерти.

— Не знаю, правильно это или нет, но совесть меня мучит. Меня зовут Микеле-дурачок, но я никогда не причинил никакого зла ни человеку, ни собаке, ни кошке, ни даже птице. Я не хотел бы быть причиной ничьей смерти. Я согласен, чтобы меня продолжали называть Микеле-дурачок, но очень хотел бы, чтобы меня никогда не называли ни Микеле-доносчик, ни Микеле-предатель, ни Микеле-душегуб.

Шампионне посмотрел на лаццароне с чувством невольного уважения.

— А если я тебя окрещу «Микеле-честный», ты согласился бы на такое имя?

— О! Я никогда не пожелаю себе другого, я скорее забуду о своем первом, данном при крещении, лишь бы всегда помнить о втором.

— Хорошо, тогда именем Французской республики и республики Неаполитанской я нарекаю тебя «Микеле-честный».

Микеле схватил руку генерала и хотел прижать ее к губам.

— А ты забыл, — остановил его Шампионне, — что я отменил целование руки у мужчин?

— Что же тогда делать? — спросил Микеле, почесывая себе ухо. — Мне все-таки страсть как хотелось бы выразить вам свою благодарность!

— Тогда обними меня! — сказал Шампионне, открывая ему объятия.

Микеле обнял генерала, рыдая от радости.

— Теперь, — сказал ему тот, — поговорим о деле, ragazzo.

— Я большего и не хочу, мой генерал.

— Ты знаешь вожаков заговора?

— Да, мой генерал.

— Что ж, предположи на минуту, будто разоблачение пришло не от тебя, а от другого человека.

— Допустим.

— Что этот другой сказал бы мне: «Прикажите арестовать Микеле: он знает имена вожаков заговора».

— Хорошо.

— Что я велел бы тебя арестовать.

— Очень хорошо.

— И что я говорю: «Микеле, ты знаешь имена вожаков заговора, ты их мне сейчас назовешь, или я прикажу тебя расстрелять». Что бы ты сделал?

— Я сказал бы: «Прикажите расстрелять меня, мой генерал, я предпочитаю умереть, чем быть причиной смерти другого человека».

— Поскольку ты понадеялся бы, что я не дам такого приказа?

— Нет. Просто я бы понадеялся, что Провидение, которое уже спасло меня однажды, спасет меня и во второй раз.

— Черт возьми! Так вот кто становится нам помехой! — сказал Шампионне, смеясь. — Однако я действительно не могу расстрелять тебя: ведь мне надо знать, правду ли ты говоришь.

Микеле с минуту размышлял.

— Значит, вам и в самом деле так необходимо знать имя вожака или вожаков этого заговора?

— Абсолютно необходимо. Разве ты не знаешь, что избавиться от цепня можно, только оторвав ему голову?