Санитарный день

— Ммм… — Скрипач задумался. — Рисковый план, конечно, но… чем черт не шутит. Плохо только то, что мы не знаем, какие сведения он им предоставил, а что скрыл.

— Так в том и суть — мы предоставим всё, — пожал плечами Ит. — Сто против одного, что он им дал ровно то, что было ему удобно. А мы поступим иначе. Собственно, думаю, и Бертик, и вся семья сделала бы то же самое в этих обстоятельствах, — добавил он. — Не факт, что мы выиграем, но это будет хотя бы честно. Как думаешь?

Скрипач покивал, соглашаясь, а затем сказал:

— Да, Итище, ты прав. Совершенно прав. Даже если мы проиграем, нам хотя бы стыдно после этого не будет. Уже немало. Вот только один момент.

— Какой? — не понял Ит.

— Наш передатчик — это Лийга. О том, что она может подобное делать, он не знает, — заметил Скрипач. — И мне почему-то кажется, что давай-ка мы девушек, обеих, попросим побыть это время дома. Здесь. Без выхода. Еду можно заказать, ну а мы, в случае чего, отобьем их. Хотя бы попробуем.

— Ох, рыжий, хватит себя обманывать, — покачал головой Ит. — Никого мы не отобьем, если захотят, заберут, запросто. Но я о другом подумал. Прежде чем кому-то что-то отправлять, придется поработать. И ещё как.

— Это да, — Скрипач обреченно вздохнул. — Про «ещё как» ты прав.

* * *

И Лийга, и Дана с предложенной новой моделью согласились, но Лийга, разумеется, тут же заявила, что отправлять всё в таком виде, в каком оно сейчас, бессмысленно. Нужно будет всё обосновать, максимально, на некоторые позиции требуются расшифровки, на какое-то количество материала нужно будет сделать личностные маркеры, по восприятию, для Контроля это важно. Дайте мне хотя бы день, я сформирую модель, и начнем. Нет у нас дня, ответил тогда Скрипач. У нас на самом деле вообще времени нет, и не предвидится. Нам спать придется по очереди, иначе мы не успеем.

— Лий, ты сумеешь забирать большую часть того, что нужно, на потоке? — спросил Ит. — Просто если я сейчас сяду это всё визуализировать так, как положено, мы не справимся.

— Забирать-то я могу, — ответила Лийга осторожно. — Только очень осторожно, и, желательно, одним фрагментом. Ты же понимаешь, что работа такого рода может привлечь внимание.

— Может, — согласился Ит. — Ещё как может, но выхода нет. Если делать всё аккуратно, то, может, и проскочим.

— Проскочил один такой, — сердито сказала Лийга. — Сам подумай, каким образом можно скрыть…

— Слушай, тут сумели скрыть факт воздействия, причем масштабного, на целую планету! — в сердцах сказал Ит. — Про это, кстати, тоже неплохо было бы туда, наверх, передать информацию.

— А то они не знают, — засмеялась Лийга. — Видимо, сочли, что это правомерно, раз не препятствуют. В общем, так. Давайте, начинайте, а мы на подхвате. У меня только одна просьба будет к вам, обоим.

— Это какая? — не понял Ит.

— Не сдохните оба в процессе, — сердито ответила Лийга. — Мне совсем не улыбается перспектива остаться на этой планете навсегда.

— Думаю, вас двоих они выпустят, — предположил Ит.

— После общения с вами? — спросила ехидно Лийга. — Как же, дожидайся. В общем, всё, начинаем. И научите уже Дану делать уколы, вы же хотели.

* * *

Дана, по общему мнению, воспринимала происходящее как-то необычно — не совсем так, как все этого от неё ожидали. Необычность эта заключалась в полном и безоговорочном принятии ситуации, словно Дана разом утратила способность удивляться, и доверяла всему происходящему безмятежно и с легкостью. Да и вообще, она была в эти дни совершенно спокойной, настолько, что в какой-то момент Скрипач не выдержал, и спросил:

— Слушай, чего с тобой такое?

— А что со мной? — не поняла Дана.

— Тебя словно в вату завернули, — сказал Скрипач. — Тебе что, всё равно?

— Не поняла, — призналась Дана. — В смысле, всё равно?

— Происходит очень много всего, — сказал Скрипач. — Даже, скажем так, слишком много всего, и это всё отнюдь не веселое.

— Я вроде бы не веселюсь, — пожала плечами Дана.

— Я не об этом, — покачал головой Скрипач. — Дело не в веселье.

— А в чём тогда? — снова не поняла Дана.

— Ты не боишься? — напрямую спросил Скрипач. — Тебе что, совсем не страшно?

— Нет, — она покачала головой, и улыбнулась. — Совершенно не страшно. Просто я для себя всё решила.

— Вот теперь я не понял, — сказал в ответ Скрипач.

— Ну… так. Я для себя кое-что решила, — Дана задумалась. — Долго думала, ну и вот.

— Не объяснишь? — спросил Скрипач.

— Могу попробовать. Понимаешь, я волновалась сперва, но потом вдруг ощутила, что это всё — замкнутый круг, из которого мне не вырваться. Никому из нас не вырваться. И когда я это поняла, ко мне вдруг стали приходить воспоминания. Всё новые и новые. Ну, то есть они не новые, — тут же поправила сама себя Дана. — На самом деле они как раз очень даже старые, но всё равно, раньше-то их не было, а теперь они есть. Я словно… я была ими всеми, рыжий. Понимаешь? Всеми, одновременно. И всегда все их воспоминания заканчивались одинаковым образом.

— Чем? — спросил Скрипач, хотя уже понял, что услышит в ответ.

— Смертью, — ответила Дана. — И дорогой, на которой они оказывались. Дорогой, ведущей в бесконечность, дорогой на склоне, дорогой между горами и морем. Понимаешь? Я была ими всеми, и, наверное, я помню понемножку — от каждой. Лица, имена, истории, боль, радость. И я — всего лишь фрагмент, звено в цепочке, которое по какой-то случайности просто длится чуть дальше, чем должно. Ведь это так? Я права?

— Наверное, — кивнул Скрипач. — Но что ты помнишь?

— Очень многое, — Дана вздохнула. Села за кухонный стол, на своё, ставшее уже привычным, место. — Я помню… помню, например, лица, нарисованные в альбоме какой-то девочкой; помню, как горел самолет, в котором была женщина за штурвалом; помню, как вышла на берег пасмурным осенним утром, и успела увидеть, как взорвался воздушный корабль; помню, как рисовала коней на обрывке бумаги, коней и цветы; помню, как боялась сделать шаг, потому что там, под ногой, могла оказаться мина; помню, как играла музыка, очень красивая музыка, и я почему-то знала, что она важна; помню, как стояла у доски в аудитории, и писала какие-то формулы, а студенты в это время смотрели на меня с удивлением; помню, как лежала в кровати, а за окном, заклеенном бумагой крест накрест, взрывались снаряды; помню, как стояла в нелепом пальто на холодной улице, и смотрела кому-то вслед; помню, как молилась днями и ночами о тех, кто про меня уже и не помнил; помню, как плакала, и глотала таблетки одну за одной, сидя на земле, в осеннем лесу, ночью, под проливным дождем; помню, как кто-то кричал на меня, а я молчала, и тряслась от страха; помню, как старая кошка сидит у меня на руках, а я глажу её по спинке; помню, как ревет сирена, и взлетают в небо ракеты, я стою, смотрю, и мне внезапно делается легко-легко, потому что я знаю — еще несколько мгновений, и я снова окажусь на той старой дороге, под деревьями, дороге, ведущей в бесконечность…

Дана говорила, отрешенно глядя в стену, и внезапно вдруг словно опомнилась — на неё сейчас, оказывается, смотрел не только Скрипач, за это время в кухне каким-то образом оказались Лийга с Итом, которые тоже смотрели на неё едва ли не с ужасом.

— А ещё я помню имена, — совсем уже беззвучно произнесла Дана. — Тысячи тысяч имен. Они словно сливаются сейчас в одно огромное имя, потому что звучат одновременно, со всех сторон. Словно все эти женщины разом ответили на вопрос «как тебя зовут». Некоторые я даже могу различить.