Санкта-Психо
Шрифт:
Шли дни.
Вивека ждала. Спала и ждала. С каждым днем она становилась все бодрее и бодрее, крепче и крепче, и даже когда смотрела на себя в зеркало, ей казалось, что она помолодела. И так продолжалось, пока она не сообразила, в чем дело: в каменном доме время шло назад!
Как же она сразу не догадалась: здесь даже часы шли в обратном направлении!
И вдруг осознала, что, если набраться терпения, она будет делаться все моложе и моложе,
Но ведь то же самое произойдет и с теми костями в подвале. Кем бы оно ни было, чудовище тоже воскреснет.
Тик-так, тик-так. Часы идут назад. И в один прекрасный день Вивека проснулась и поглядела на свои руки — руки были маленькими и гладкими. Она выпрыгнула из постели и поскакала на одной ножке. Послышался веселый лай. Бело-рыжий колли, как огненный вихрь, прыгнул на нее и лизнул в нос. Бланкер проснулся!
Ее Бланкер!
Как же счастлива была Вивека! Да, да, да, очень и очень счастлива! Она крепко обняла Бланкера — теперь она уже не одна в этом каменном доме!
Но вдруг подняла голову и прислушалась: из подвала доносились странные звуки, будто кто-то гремит костями.
Бланкер зарычал. Подбежал к двери и начал лаять. Ничего хорошего — в подвале зашевелился кто-то большой и тяжелый…
На этом месте кто-то вдруг позвонил в наружную дверь. Несколько раз, весело и настойчиво.
Ян вздрогнул. Кто это? После восьмичасового общения с малышней ему хотелось побыть одному.
Опять звонок. Ян спрятал книги в кухонный ящик и пошел открывать.
— Привет, Ян! — Улыбающийся блондин в дверях. Ларс Реттиг из «Богемос» в своей неизменной кожаной куртке. — Не побеспокоил?
Ян почувствовал себя так, будто его застали за чем-то неподобающим, но приветливо качнул головой:
— Нет, что ты… все в порядке.
— Войти-то можно?
— Конечно…
Куртка Ларса будто пропиталась вечерним холодом, даже в прихожей стало холодней. Он снял башмаки и прошел в гостиную. В руке у него пластиковый пакет.
— Извини, что так настырно звонил… Неохота рисоваться на лестничной площадке. Ого! — Он оглядел сдвинутые к стене мебель и картонные ящики. — У тебя полно барахла.
— Это не мое. Я снимаю квартиру. Контракт второй руки.
— Понятно… — Реттиг сел на диван. — У тебя здесь и ударная установка… Играешь?
— Так, немного…
— Здорово… — Он поднял указательный палец, будто его посетила внезапная мысль. — Можем объединиться… Наш ударник только что сделался папашей и все время пропускает репетиции.
— Ну что ж… — Ян не стал обдумывать предложение — оно ему показалось заманчивым. — Конечно, ритм держать могу, но… я не особенно хорошо играю.
— Или чересчур скромен, — коротко рассмеялся Парс. — Но попробовать-то можно?
Он залез в пакет и достал дымящийся кебаб в булке, завернутой в фольгу.
— Хочешь? —
Реттиг очевидно голоден. Даже глаза заблестели.— Нет… ешь на здоровье.
Ян запер входную дверь:
— А как ты узнал, где я живу?
— Посмотрел в больничном компе. Там адреса всех служащих. — Реттиг откусил большой кусок. — Ну и как ты там… в садике?
— Хорошо… только это не садик. Подготовительная школа.
— Ладно, ладно… и как ты там, в подготовительной школе?
Ян помолчал, потом спросил:
— А ты в самом деле работаешь в Санкта-Патриции?
— Конечно. Четыре ночи в неделю, остальное время свободен. Тусуюсь с «Богемос».
— И ты там охранник?
— Мы предпочитаем слово «санитар». Я работаю для больных, а не против. Очень мирная публика. Большинство, по крайней мере.
— И часто ты с ними встречаешься?
— Каждый день. Вернее, каждую ночь.
— И знаешь, как кого зовут?
— Большинство — да… — Реттиг откусил кебаб, — но все время появляются новые. Кто-то уходит, кто-то приходит на его место.
— Но старожилов-то… если можно так сказать… старожилов… ты, наверное, знаешь, правда?
Реттиг предостерегающе поднял руку:
— Не все сразу. Мы можем, конечно, поговорить о наших гостях, но сначала… сначала ты должен определиться.
— Определиться… с чем я должен определиться?
— Хочешь ли ты нам помогать.
Ян отошел к стене:
— Тогда расскажи чуть побольше… «У Билла» ты намекнул что-то насчет запретов…
Реттиг кивнул:
— Об этом и речь. В Патриции — жуткая бюрократия. Особенно в закрытых отделениях. Там управляет денбез.
— Денбез… — Ян вспомнил, что он сам дошел до этого дурацкого сокращения. Ночбез — денбез. — Твои коллеги в дневное время? Дневная безопасность?
— Йепп. — Реттиг завел глаза к потолку. — Больные не имеют права писать, кому хотят, их почта проверяется. Им нельзя смотреть ТВ, нельзя слушать радио, их все время обыскивают.
Ян понимающе кивнул — он вспомнил, как проверяли его сумку на входе, когда он приехал в первый раз.
— Люди устают. Просто-напросто устают от постоянного контроля. Мы с ребятами много об этом говорим. Спокойные больные имеют право на контакт с окружающим миром.
— Ты так думаешь?
— Хотя бы через письма… им же пишут письма. Родители, друзья, сестры и братья. Но денбез перехватывает письма. Или вскрывает… перлюстрирует, говоря по-научному… Нам нужна твоя помощь.
— А что я могу сделать? — Ян внимательно посмотрел на Реттига. — Никто из подготовительной школы не имеет доступа в больницу.
— Как это не имеет? — быстро спросил Реттиг. — Ты имеешь, Ян… ты и твои дети.
Он ждет возражений, но Ян молчит.
— Вы имеете право входа в комнату свиданий фактически бесконтрольно… там нет ни камер, ни проверок. А по ночам в комнате никого. Туда может прийти кто угодно и спрятать где-нибудь пачку писем… писем, которые я могу захватить и пронести в больницу.
Ян быстро оглянулся — ему показалось, что за спиной у него стоит доктор Хёгсмед.
— А письма? Откуда приходят письма?