Сансиро

Сансиро сел возле хибати и стал слушать рулады, которые выводил металлический чайник. Не желая мешать, старуха удалилась. Сансиро грел руки над чайником и ждал, когда проснётся Хирота. Тот спал крепким сном. Тишина привела Сансиро в хорошее настроение. Он побарабанил пальцами по чайнику, налил в чашку кипятку и, дуя, стал пить. Хирота, видимо, недавно подстригся, волосы на затылке были совсем короткими. Он лежал, повернувшись к стене, и Сансиро виден был кончик его усов.

Сансиро достал «Хайдриотафию», которую принёс, чтобы вернуть Хироте, и начал читать с пятого на десятое, мало что понимая. Написано, к примеру, о том, что в могилу бросают цветы, что римляне питают affection [70] к розам. Что значит это слово — неясно, но вероятнее всего, оно значит «любить». Ещё написано о том, что греки использовали для этого амарант. Опять неясно, хотя, должно быть, это название цветка. Дальше идёт нечто непостижимое. Сансиро оторвался от книги и посмотрел на Хироту. Хотелось бы знать, зачем сэнсэй дал ему такую сложную книгу? И почему, несмотря на сложность, ему интересно читать? Вдруг ему пришло в голову, что сэнсэй, собственно, и есть «хайдриотафия».

70

Любовь (к чему-либо) (англ.).

Наконец Хирота зашевелился и приподнял голову.

— Давно пришли?

Сансиро не скучал и посоветовал профессору ещё поспать.

— Нет, надо вставать, — ответил Хирота, закурил и стал молча выпускать густые струи «философского» дыма.

— Спасибо за книгу, — сказал Сансиро.

— Прочли?

— Да, но мало что понял. Прежде всего непонятно само название.

— «Хайдриотафия».

— А что это значит?

— Не знаю. Но слово это, во всяком случае, греческое.

Сансиро не осмелился дальше расспрашивать. Хирота зевнул.

— Славно поспал. И сон интересный видел, приснилась, знаете ли, девушка.

Сансиро ждал подробностей, но Хирота предложил сходить в баню.

Помылись и измерили свой рост. У Хироты было сто семьдесят сантиметров, у Сансиро — сто шестьдесят пять.

— Ещё подрастёте.

— Вряд ли. Вот уже три года как не расту.

— Вот как! — сказал Хирота. «Считает меня совсем мальчишкой», — подумал Сансиро.

Когда они вернулись из бани, Хирота предложил Сансиро остаться, если он не торопится. Считая своим долгом всё объяснить, Сансиро последовал за профессором в кабинет.

— Сасаки ещё не возвращался?

— Он предупредил, что может задержаться. Последние дни совсем замотался с этим концертом. Не знаю, то ли он в самом деле услужливый человек, то ли просто любитель побегать?

— Он добрый.

— Доля доброты в его поступках, разумеется, есть. Только голова у него устроена не по-доброму, поэтому из всех его затей ничего путного не выходит. Посмотришь на него — человек он вроде бы дельный, толковый. Даже чересчур. А проку от этого никакого. Сколько мы говорили с ним — всё напрасно! Теперь уж я рукой махнул. Этот человек просто создан для озорства.

Сансиро подумал, что бесполезно сейчас защищать Ёдзиро, когда налицо результаты его деяний. И он перевёл разговор на другую тему:

— Вы читали заметку в газете?

— Да, видел.

— А до этого ничего не знали?

— Нет.

— Удивились, наверно…

— Удивился? Пожалуй, да. Но не в той мере, что неискушённые молодые люди. Я ведь знаю жизнь.

— Вам, видимо, всё это неприятно?

— Пожалуй, немного. Однако люди моего возраста далеко не все поверят этой заметке. Так что и здесь я меньше огорчаюсь, нежели молодые. Ёдзиро сказал, что попросит одного своего знакомого, сотрудника редакции, написать опровержение, что выяснит, кто автор письма, накажет его и сам тоже поместит в журнале опровержение, словом, болтает всякий вздор. И опять-таки из самых лучших побуждений. Так не проще ли с самого начала не делать глупостей?

— Ведь он не собирался причинять вам зло, наоборот, заботился о ваших интересах.

— Не хватало ещё, чтобы он сделал это умышленно. Но судите сами, вести кампанию в мою пользу втайне от меня, по собственному усмотрению выбирая способы и программу действий, не значит ли это пренебрегать мною, а следовательно, и моим добрым именем?

Сансиро оставалось только молчать.

— А эта глупейшая статья «Невзошедшее светило»? Под ней стоит ваше имя, но написал-то её Сасаки, а не вы, верно?

— Да, верно.

— Вчера он в этом признался. А главное, вас поставил в дурацкое положение. Такой вздор мог написать один Сасаки. Я ведь читал. Ни содержания, ни формы. Ну, прямо барабан Армии спасения. Такое впечатление, что она написана с целью вызвать неприязнь у читателей. Предвзята от начала до конца. Любой человек со здравым смыслом усмотрит в этой статье корысть. Чему же тут удивляться, что, по мнению многих, это я заставил своего студента её написать? Так что в газетной заметке есть доля правды.

Хирота умолк и стал выпускать дым через нос. Ёдзиро как-то говорил Сансиро, что по тому, как сэнсэй выпускает дым, можно определить его настроение. Если прямой густой струёй — значит, настроен он в высшей степени философски, если слабой, прерывистой — значит, умиротворённо, и тогда появляется опасность подвергнуться его насмешкам. Когда же дым вьётся возле усов, это означает, что профессор погружён в раздумье или же на него нашло поэтическое вдохновение. Самое страшное — это кольца дыма у самого носа — тогда неминуема вспышка гнева. Хорошо зная Ёдзиро, Сансиро, разумеется, не принимал его слов всерьёз, и сейчас, внимательно наблюдая за Хиротой, убедился в собственной правоте: дым как дым — ничего общего с настроением сэнсэя не имеет.

Сансиро продолжал скромно молчать, и Хирота снова заговорил.

— Дело сделано, оставим его. Сасаки вчера во всём повинился, попросил прощения, а нынче уже, вероятно, носится как обычно, полный энергии. Я вот порицаю его здесь за безрассудство, а он в это время где-то со спокойной душой ходит и продаёт билеты. Давайте лучше поговорим о чём-нибудь более приятном.

— Давайте!

— Я только что видел интересный сон. Мне снилась девушка, которую я видел всего раз в жизни. Прямо как в романе. Поверьте, это веселее, чем газетная заметка.

— Ещё бы! А что за девушка?

— Девочка лет двенадцати — тринадцати, с родинкой на щеке, очень красивая.

Сансиро был несколько разочарован, услышав, что речь идёт о двенадцатилетней девочке.

— Давно вы её встречали?

— Лет двадцать назад.

— И сразу узнали?

— Сразу. Так ведь это во сне! Всё было необыкновенно романтично и приятно. Я будто гулял по лесу. Вон в том вылинявшем летнем костюме и старой шляпе, видите?.. И, гуляя, размышлял о вещах, весьма сложных, о том, что законы вселенной вечны, в то время как всё сущее, им подвластное, переменчиво. Значит, законы эти существуют помимо вещей… Вроде бы неинтересно, а во сне я раздумывал над этим всерьёз, бродя между деревьями. И вдруг увидел эту девочку. Она не пошла мне навстречу, а осталась стоять на месте. Она ничуть не изменилась. Та же одежда, те же волосы — всё как прежде. И родинка та же. Словом, выглядела она так, как двадцать лет назад. Я говорю ей: ты, мол, нисколько не изменилась, а она отвечает — зато вы постарели. Почему ты не меняешься, спросил я её. Потому что красивее, чем в тот год, у меня не было лица, лучше, чем в тот месяц, не было платья, пышнее, чем в тот день, не было волос. Когда же это было, спрашиваю. Двадцать лет назад, когда я встретила вас, отвечает. Отчего же я так постарел? Оттого, ответила девочка, что вы стремились и стремитесь к ещё более прекрасному.

— А потом что было? — спросил Сансиро.

— А потом пришли вы.

— Но двадцать лет назад вы её наяву видели?

— Наяву, потому и занятно.

— Где же вы её видели?

Хирота опять выпустил дым из носа, помолчал, глядя на него, и сказал:

— Конституцию обнародовали в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году. В том же году был убит Мори, министр просвещения. Вы вряд ли помните. Сколько вам лет? Значит, в то время вы были грудным младенцем. А я уже учился в колледже. С ружьями наперевес мы все собрались хоронить министра. Думали, что пойдём на кладбище, но учитель гимнастики повёл нас к Такэбасиути и выстроил вдоль дороги, чтобы проводить министра в последний путь. На самом же деле мы смотрели на похоронную процессию. День выдался, как сейчас помню, холодный. Стоишь на месте — ноги мёрзнут. Сосед то и дело мне говорит: «Нос у тебя стал совсем красным». Вскоре показалась длинная процессия: множество экипажей и рикш. В одной из колясок сидела та девочка, о которой я только что рассказывал. Восстановить в памяти картину, которую я тогда видел, мне не удаётся, только девочку я отчётливо помню. С годами, конечно, и это воспоминание потускнело, и я всё реже к нему возвращаюсь. Нынче, пожалуй, впервые вспомнил за долгое время, и то потому, что увидел её во сне. Но тогда впечатление было ярким и врезалось в память.