Саня Дырочкин — человек семейный

— Всё же, — сказала она, — мне бы хотелось исполнить твою просьбу, тем более что ты работал отлично.

И она протянула записку.

«Дорогая Ольга Алексеевна! Ваш сын Саня сегодня отлично работал. Он замечательный мальчик, и Вы можете ему доверять любое серьёзное дело.

Ваша Галина Ивановна».

Домой я пришёл довольный. Звонил несколько раз, но мама открыла не сразу. Было слышно, как она медленно бредёт по коридору, как неторопливо щёлкает замок.

— Вот почитай! — закричал я, размахивая запиской.

Мама отошла от дверей с письмом и сразу же засмеялась. Это был смех девчонки. Майя Шистикова так смеётся, когда чем-то довольна.

— Ай да Саня! Ну и доставил ты мне радость!

— Если бы ты знала, как нелегко было получить такую записку!

— Ещё бы, — сказала мама. — Зато теперь я могу во всём на тебя положиться… Как раз, Саня, я собиралась тебя попросить кое-что сделать для дома. Надо сходить в продуктовый. Купить триста сыра, двести масла, двести фарша для Мотьки. Да, а сначала загляни в галантерейный, мне нужны зелёные пуговицы.

Мама открыла сумку, достала десять рублей одной бумажкой, поколебалась, давать или нет, но другой, видимо, не было, и она протянула мне эту. Я хотел сказать, что она может отдыхать спокойно, но решил, что лишние слова — ни к чему.

— Мельче нет, — объяснила она. — Но тебе дадут сдачу.

Я аккуратно сложил десятку, сунул в боковой карман, подумал с сожалением, что папа в другом городе. Он остался бы мной доволен.

— Да, — вспомнила мама, — возьми Мотьку. С ней пора прогуляться.

Мотька наставила уши. Слово «гулять» она хорошо знает.

В галантерейном было полно народу. Я пригнулся, чтобы никто не задел меня локтем, и стал продвигаться к прилавку. Иногда я стучал стоящим в спину, предупреждал, чтобы они не шевелились, — внизу я и собака. Идти с каждым шагом становилось труднее. Наконец мы остановились.

— Это замечательные чемоданы! — неожиданно сказала маленькая старушка (мы оказались с ней одного роста и могли переговариваться без всякого крика). — Во-первых, они напоминают крокодиловую кожу, а во-вторых, они очень дешёвые. Я просто не помню таких дешёвых и красивых чемоданов.

— Это вы мне говорите? — гаркнул сверху огромный усатый дядька. — Какой я вам мальчик?!

— Нет, нет, — заторопилась старушка. — Мальчик рядом. С собакой. Осторожно — не наступите.

— Собака — друг человека, — согласился дядька нелегка отжал очередь, дал нам с Мотькой ближе подобраться к прилавку. — Собаки всё понимают. — Он взглянул на нас и вдруг крикнул: — Так это же нашей докторши, Ольги Алексеевны, собака. Ах ты моя скорая помощь! Она спасала моего внука…

Я очень удивился, — получалось, что именно Мотька лечила больных, а не мама. Дядька, кажется, что-то напутал.

— Представляете! — кричал дядька. — Ольга Алексеевна — это удивительной души доктор. Когда мой Филя заболел воспалением среднего уха, то она глаз с его среднего уха не спускала.

Дядька хотел рассказать это всем, поворачивался то направо, то налево, а мы приблизились к прилавку. Продавщица спросила:

— Какой будешь брать чемодан, мальчик? Большой или маленький? За семь двенадцать или за десять пятьдесят шесть? Которые по десять, предупреждаю, лучше.

Она уже чесала Мотьку за ухом.

— Как же тебя зовут, собачка?

— Мотя, — сообщил я и покашлял, нужно было объяснить про пуговицы.

— Хорошее имя! — Так вот — распрямилась продавщица, — бери этот — не пожалеешь. Он вместительнее, прочнее. Мама будет довольна.

Она бросила чемодан на прилавок, стала щёлкать замками.

— Но мне нужны пуговицы. Зелёные.

— Пуговицы? — поразилась продавщица. — Кто же покупает пуговицы, когда все берут чемоданы?

— Но у меня не хватит денег, мама дала всего десять…

— Пустяки! — вдруг обрадовался дядька. — Я тебе одолжу сколько хочешь. Для меня оказать услугу Ольге Алексеевне огромная радость. Бери — не стесняйся. Занесёшь в седьмую квартиру, мы же с одного дома.

И он вынул пятёрку.

— Вот видишь, — сказала продавщица. — Теперь у тебя есть и на то и на другое.

И тут кто-то как крикнет:

— А мальчик не стоял! Не давать ему чемодана.

— Стоял! Стоял! — защитил меня дядька. — Просто мальчика не было видно. Стоял он и его собака.

— Они могут взять даже два чемодана, — подала голос старушка.

И тут очередь стала двигаться и извиваться. Мотька залаяла: на неё всё-таки наступили.

— Тихо, граждане! — прикрикнула продавщица. — Дайте мальчику выбрать. Бери этот, он не такой маркий. Теперь я туда положу пуговицы, два рубля пятьдесят копеек к той сумме. Итого тринадцать ноль шесть в кассу.

Я хотел снова посоветоваться с бабушкой и дядей, но очередь зароптала:

— Не задерживай, мальчик. Плати быстрее. Мы все после работы.

Меня подталкивали к окошку. Кассирша взяла пятнадцать рублей, нажала на кнопки, что-то защёлкало в кассе, загорелось, и выскочил чек на сумму тринадцать рублей ноль шесть копеек.

Потом посыпалась сдача.

Очередь снова понесла нас к прилавку.

— Не забудь, что внутри пуговицы! — напомнила продавщица.

— Какой хозяйственный мальчик! — пела на все голоса очередь.

И женщины начали рассказывать друг другу, какие у них неспособные дети, и если их пошлёшь за кефиром, то они на сдачу обязательно купят мороженое, а вот о таком ребёнке, который думает о хозяйстве, они бы мечтали.

Наконец мы выбрались на улицу.

— Может, продать чемодан? — спрашивал я у Мотьки, но ей явно нравился запах крокодиловой кожи.

Мы удалялись от галантерейного. Впереди засветились витрины продуктового. Я уже привык к мысли, что купил чемодан. Жалко, что я не успел это сделать до отъезда папы в военный городок. Папе бы чемодан пригодился.

В гастроном мы вошли все трое: я, чемодан и Мотя. Я, конечно, подумал, что Мотьку можно было привязать к чемодану и оставить у входа, но с чемоданом я был солиднее.