Саперы
Шрифт:
И когда же вас подготовили на сапера?
Там же, в Польше. Пока стояли в обороне, все время занимались учебой и тренировками. Без дела не сидели. Но когда меня ранило, я уже был не сапером, а пулеметчиком.
Когда на Кенигсберг стали наступать, то из-за больших потерь меня, как более грамотного и с опытом, назначили командиром пулеметного расчета. Дали двух помощников. Но пулемет же надо таскать. Я сам тогда весил 47 килограммов, а станина пулемета 22 килограмма, но я ее нес… Днем спим, а ночью идем. Как получил тогда грыжу, так до сих пор с ней и мучаюсь… Так что быть сапером мне нравилось больше, чем пулеметчиком.
Когда и как вас ранило?
Во время штурма Кенигсберга. Первое кольцо немецкой обороны брали другие части, а мы пошли в наступление на 2-е. Взяли его, но было ведь еще и 3-е. Помню, ночью подавили огневую точку прямо напротив нас, а как рассвело, опять пошли в наступление. Последнее, что помню, стреляли из кювета дороги, и тут где-то сзади – взрыв. Если бы я был без каски, то сейчас бы с вами не разговаривал. А так осколочек пробил каску слева-сзади, но далеко не вошел. Долгое время я хранил пробитую пилотку, а потом сдал ее в музей института.
Прихожу в медсанбат, тут один спрашивает: «Где автомат?» А я одной рукой зажимаю рану на голове и отвечаю: «Там! Иди посмотри!» А там в яме остались двое из моего расчета… Бойчук, что ли, белорус, хороший парень, и еще один. А у меня ранение оказалось легкое. Все быстро зажило, но больше я не воевал.
День Победы как встретили?
Мы стояли на окраине Кенигсберга, и в тот день я был дежурным по роте. Утром вдруг команда: «Строиться!» Что случилось? – «Победа!» Командир полка расцеловал всех офицеров, все расплакались… Но стрельбы у нас никакой не было.
Как сами считаете, что вам помогло остаться живым?
Даже не знаю. Бог, наверное, меня спас. Я ведь когда почувствовал теплую кровь на голове, то сразу вспомнил про Бога. У нас мама была верующая, а отец – нет, поэтому нас в принципе не приучали. К тому же я был убежденным комсомольцем, статьи пару раз писал в дивизионную газету, даже перед солдатами доверяли выступить. Но видишь, как в жизни: пока все нормально, то иногда веришь, иногда не веришь. Но как только коснулось, моментально вспомнил о Боге. И пока делал себе перевязку – вспомнил свое детство, маму…
А на фронте у вас было ощущение, что людей у нас не берегут?
У меня таких мыслей не было. Уже сейчас, когда появилось столько информации, когда узнал столько нового, на многое по-другому смотришь, а на фронте не задумывался и не вникал.
В таком случае хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину. Вы же знаете, что именно его сейчас принято обвинять во всех смертных грехах: и жили не так, и победили не так. Но почти все бывшие фронтовики мне говорят, что без него бы мы не победили.
Я тоже с этим согласен – без него Победы бы не было! Буквально перед самым началом штурма Кенигсберга я написал какую-то маленькую статейку в нашу дивизионную газету, и вдруг меня находит наш комсорг и просит выступить на митинге перед солдатами: «Надо!» Я там что-то коротко сказал, а закончил такими словами: «Вперед, ребята! За Родину! За Сталина!» Так и сказал, потому что одно его имя поднимало людей на смерть. И поверьте, такой авторитет пустыми словами не заработаешь. Только делами! Большими делами!
Со стороны особистов какое отношение было? Спрашиваю, потому что многие ветераны из числа тех, кому довелось пережить оккупацию, признаются, что чувствовали к себе некоторое недоверие.
Я недоверия не чувствовал. Рассказывал, как было. Может, он искоса и посматривал на меня, но это у них работа такая. А таких, как я, у нас было 90 процентов – молодежь с освобожденных территорий.
Какое отношение было к политработникам?
Мне вообще на людей везло. И командиры, и политработники мне хорошие попадались.
Люди каких национальностей вместе с вами служили?
Самые разные. Молдаван, правда, я больше не встречал. В основном русские, украинцы, белорусы и немного из Средней Азии.
Были у вас друзья на фронте?
На фронте все просто – с тем, кто поближе, с тем и дружишь. Поэтому я с этими белорусскими ребятами хорошо дружил. Но Бойчука убило, а Осмоловский остался жив. И с ним и с Русецким я потом долго переписывался. И был еще один памятный слуйчай.
Уже как война кончилась, я встретил в Кенигсберге Володю Измана, с которым мы до войны в Тирасполе в институте спали на одной кровати. В клубе был как раз какой-то концерт художественной самодеятельности, собралось много народа, и вдруг я его заметил через забор. Он шел с какой-то девушкой-врачом. Крикнул ему: «Володя! Володя!» Он оглядывается, а никого нет, одна солдатня кругом, и кто ему, капитану, так может кричать? Но потом узнал меня, такая встреча была… И когда разговорились, выяснилось, что его саперный батальон в Польше тоже стоял под Осовцом. Фактически четыре месяца жили в трех километрах рядом, но ни разу не встретились. Володя был постарше меня на несколько лет, поэтому в 41-м его сразу призвали, и к моменту нашей встречи он командовал ротой. (На сайтеесть наградные листы, по которым командир роты 217-го инженерно-саперного батальона Изман Владимир Харитонович был награжден двумя орденами Отечественной войны и орденом Красной Звезды. – Н.Ч.) А на той девушке он потом женился. Одно время они тоже в Кишиневе жили, но потом уехали в Витебск.
Разрешите задать пару «бытовых» вопросов». Как кормили на фронте?
В последний период кормили неплохо. Уже регулярно ели гречку и американские консервы. Очень вкусные. Конечно, не совсем досыта, но уже и не как раньше. Раньше – хуже. А в Восточной Пруссии уже и в домах можно было что-то найти. Вот такой пример.
Заходим в городок, а там в домах еще свет горит. Кого-то нашли, спрашиваем: «Где солдаты?» – «Зайдите в другую комнату!» Заходим, а там на столе еще все теплое. Оказывается, с отступающими частями домой забегал попрощаться сын хозяев. Ну мы, конечно, поели.
Не боялись, что отравленное?
Еды – нет, а вот отравиться техническим спиртом боялись. У нас таких случаев не было, но разговоры такие ходили. И боялись, когда попадались цистерны со спиртом. Тут такое начиналось… Кто-то с автомата врезал, котелки подставили и берегов не видят… Но я не курил, не пил и свои сто граммов отдавал старшине. А вместо них он мне выдавал сахар.
Были у вас какие-нибудь трофеи?
Часы имел. Но часы у всех были. Их со всех немцев поголовно снимали, и потом между собой играли на них в карты.