Саперы

А уже при наступлении на Кенигсберг я в одном месте снял с одного из убитых немецких пулеметчиков отличный маскхалат. Темный такой, пятнистый. А с другого снял ремень и сапоги. Мои ботинки с обмотками мне уже осточертели, а тут такие отличные сапоги попались. Причем не обычные, а хромовые. Носил их с удовольствием, но когда в феврале нас перебрасывали в состав 3-го Белорусского фронта, я там на привале у костра уснул, и подошвы у них прожег. Вот эти вещи я носил, а больше вроде ничего не имел. Я молодой совсем был и как-то не верил в богатство. Поэтому и посылки домой не посылал. Вот мой брат Вася прислал одну посылку, а я нет.

Многие ветераны признаются, что некоторые старшие офицеры и генералы в «трофейном вопросе» откровенно злоупотребляли.

Я тоже видел, что некоторые офицеры полка часто ходили на почту. Что сделаешь – оккупанты… Но немцы и не чирикали. Сколько они у нас натворили…

Сейчас принято считать, что красноармейцы насиловали всех немок подряд.

В том доме, где был накрыт стол, командир разведки пошел в женскую комнату, и там одну немку трахал… Вот это единственное, что я видел. А чтобы поголовно – это неправда. В нашем полку этого не было.

Какое впечатление осталось от заграницы?

Польша, там, где мы наступали, была вся разрушена. А в Восточной Пруссии, конечно, очень понравилось. Очень чисто кругом, культурно, достаток. И особенно понравилось, что у них законы четко работают. У нас ведь законы тоже хорошие, но не работают. А у них только попробуй на красный свет проехать…

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

После демобилизации окончил в Кишиневе мединститут, и меня направили на работу в Бельцкое медучилище. Вскоре стал его директором, но поработал совсем немного, как меня опять призвали в армию. Дали звание старшего лейтенанта и обещали, что пошлют рентгенологом в госпиталь Тбилисского гарнизона, но послали начальником медпункта в полк. А я и так не хотел служить, а тут еще где-то жить в общежитии. Долго терпел, а потом не выдержал и написал в Министерство обороны: «Как же так? Зачем меня призвали, если на это место поставили грузина…» И вскоре меня перевели в БАО возле Гродно.

Встреча с однополчанами

Но вскоре последовало первое хрущевское сокращение армии, и я с радостью демобилизовался. Осели с женой в Кишиневе и всю жизнь работал рентгенологом. В общей сложности проработал 52 года и окончательно ушел на пенсию только в 2003 году.

При слове «война» что сразу вспоминается? Может, снилась она вам?

У-у-у, очень долго. Причем то, чего со мной не было. Какие-то общие картины… А вспоминается прежде всего 9 апреля, день, когда меня ранило. С тех пор это мой второй день рождения…

Интервью и лит. обработка: Н. Чобану

Федотов Николай Степанович

Родился в 1925 году и провел все детство до войны в Архангельской области. Жили мы: я, сестра и отец с матерью. После школы в техникум не получилось поступить, и я занимался на курсах – бракер лесной промышленности. Работал в леспромхозе, мы выполняли заказы для Америки и Англии – экспорт древесины. Уже шла война, меня призвали в семнадцать с половиной лет, попал я в запасной стрелковый полк, а оттуда направили в Пуховичское пехотное училище. Оно находилось в Беларуси в Пуховичах, а эвакуировалось в Великий Устюг Вологодской области. Там готовили лейтенантов и младших лейтенантов, два-три месяца – и на фронт. Война шла, и нам продлили срок учебы до шести месяцев.

Николай Федотов, 1945 год

Подготовка была сильная, выпускали же командирами пехотных взводов. Знание стрелкового оружия до автоматизма – пулемет, «мосинка», ППШ, СВТ. СВТ не прижилась потом, а «максим» все войну отработал. Помню, на Днепре пулеметчики так научились стрелять, что разные мелодии выстукивали. Почти шесть месяцев я проучился, но внезапно, по приказу Сталина, без присвоения званий отправили на фронт. Погрузили все училище в баржу, 1000 человек, там город есть Котлас, потом на поезд и повезли под Курск. Это был сентябрь 1943 года.

Через неделю после окончания Курской битвы мы приехали, выгрузились и разместились, недалеко от города, Курск горел, я впервые увидел горящие дома, дым. Стали распределять по частям. Я попал в 3-ю танковую армию Рыбалко, 6-й танковый корпус. Меня и моих товарищей взяли в 120-й саперный батальон этого корпуса. В батальоне было две саперных и одна минрота. Задачей нашей роты было разминирование в полосе наступления бригад нашего корпуса. Пока неделю стояли, изучали мины и наши и немецкие, там же разнообразие большое: противопехотные, противотанковые, прыгающие. Позанимались с недельку, на машины – и к Днепру.

Помню, уже шли мы пешком, конопля невысокая недалеко, и налетели немецкие самолеты – «Юнкерсы». Не много, несколько звеньев, и давай нас утюжить. Тут кто как, окопаться никто не успел. Они несколько залетов сделали, после первого захода появились убитые и раненые. Санинструктор роты был сержант.

До налета – я по себе сужу, молодой же был, а многие уже обстрелянные, после Курской битвы. Я выбирал из окружающих, кого взять в пример, на кого равняться. Мы уже познакомились, были бравые ребята из Краснодара. Один кубанец говорил: «Я окопы никогда не рыл, и не буду. Если убьет, то все равно убьет, хоть в окопе хоть так». Я подумал: вот смелый, надо, наверное, его держаться.

После налета многих убило или ранило. Со мной был земляк, с одной мы деревни. У нас были курсантские ранцы пехотные, хорошие. Миша был повыше меня, поплотней. Я какой был такой и остался, но тогда – конечно, похудее, а он такой медлительный и ко мне во всем прислушивался. После налетов я пошел его искать, а он от меня отполз метров на двадцать, и пуля попала ему в живот – разворотило все. Он мне успел сказать, чтобы я взял в ранце его документы. У нас там лежали письма из дома, от девушек, фотографии и документы.

Тут слышу санинструктор кричит: «Помогите перевязывать, кто может!» Я пошел к нему, взял бинты, неподалеку кубанец тот лежал, я его приподнял, штаны в крови, я их расстегнул, а там желтая жидкость течет. Пуля попала ему в пах – месиво, он на руках у меня умер. Тут же кричит командир взвода, парень 1922 года, самый молодой был из командиров взводов. Орет: «Пристрелите меня». Ревет. Ему одну ногу совсем оторвало, а другая на жилах висит. Он наган достал, но ребята отобрать успели.

Дальше я увидел казаха. Воевали же казахи, узбеки, киргизы. Это были трудяги. Мы успевали только сесть, лопатку достать, а они уже окоп заканчивали. Смелости и отваги у многих из них не было, но трудолюбия не занимать. Этот казах успел окопаться и лежал на животе в неглубоком окопе, разрывная пуля попала ему в лопатку, всю спину разворотило, он уже не шевелился.

Рядом кричал кавказец, я его не помню, знаю точно что с Кавказа, у него не было руки, и нижняя челюсть разбита. Он говорит что-то, а не поймешь. Я прижал культю и стал перевязывать, намотал бинт, а он проваливается между рукой и туловищем, и кровь идет, не получается. Саниструктору кричу: «Я не могу, не получается, помоги». В общем управились мы. Такое получилось у меня боевое крещение.

Ведь получилось так, когда я лежал под пулями, они бились в землю прямо рядом со мной, меня присыпало пылью, а когда я поднял голову, я разглядел силуэт летчика, так низко они пролетали. Это очень страшно! Очень. Я все запомнил досконально, но до сих пор я не могу понять, почему они не попали в меня. Ведь все, кто был рядом, были или убиты, или тяжело ранены, а у меня ни царапины! Почему?