Сапфировая королева

Пульхерия Петровна задумалась. По правде говоря, если бы Груздь назвал заниженную цену, она бы уже забрала ожерелье и ушла к кому-нибудь другому, более сговорчивому. Но ростовщик не солгал, он назвал ту же сумму, что и Сивокопытенко, который к тому же предупредил ее: есть вероятность, что ожерелье из похищенной императорской парюры. Кроме того, она понимала, что Груздь знает, кто она, и знает, кто за ней стоит. Стало быть, можно не ждать с его стороны подвоха.

– Тысячу золотом или ассигнациями? – буркнула мадам Половникова.

– Могу и золотом, если хотите, – отвечал Груздь, глядя на нее добрыми, влажными, полными желания угодить глазами.

На том и сговорились. Ростовщик написал записку и унес ожерелье, а взамен отдал неожиданной посетительнице тысячу рублей полновесными золотыми монетами.

– До завтра, Пульхерия Петровна, – сказал он, многозначительно улыбаясь и целуя руку гостьи, пальцы которой слегка напоминали сосиски.

Мало того, Груздь сам растворил перед ней дверь, когда дама уходила.

Что именно происходило в лавке после того, как ростовщик запер дверь за своей гостьей, нам неизвестно. Зато известно, например, что творилось в то же время в Герцогском салоне гостиницы «Европейская», куда минуту назад вошел высокий худощавый брюнет.

– Мой дорогой мальчик! – вскричала полная дама в ярком платье и туфлях на высоченных каблуках. Она привстала с места и растворила объятья. – Ты узнаешь Розалию? Тетушку Розалию, подругу твоей матери?

Николай Рубинштейн позволил себя обнять и даже поцеловать в обе щеки. Но на его лице было такое выражение, что Жорж, сидевший неподалеку от Розалии, ухмыльнулся и покрутил головой.

– Надо же, как ты похорошел! – воскликнула Розалия, отстраняясь от игрока. – Сколько лет мы не виделись: пятнадцать? Двадцать, может быть?

Рубинштейн выдавил из себя требуемые приличиями слова о том, как он рад видеть подругу своей матери, и стал ждать, что за этим последует.

– А ты нас совсем забыл! – хихикнула басом Розалия и игриво стукнула его по руке сложенным веером. – И даже не приглашал к себе в столицу, негодник!

«Вот поэтому, наверное, Амалия меня и презирает, – мрачно подумал Рубинштейн, – из-за того, что мой круг общения составляют такие люди, как мадам Малевич или граф Лукашевский, который в глубине салона прячется за газеткой. А что еще за рожа рядом с ним? Черт возьми, его только не хватало!»

Рожа меж тем поднялась с места и неторопливо направилась к Рубинштейну и его спутнице.

– Ах, какая оказия! – вскричала Розалия. – Агафон, и ты здесь? Вы знакомы, господа?

– Мы уже знакомы, – сказал Пятируков, встряхивая руку игрока. – Ну, как дышится морским воздухом?

– Бывают моря и получше, – спокойно ответил Рубинштейн, отнимая руку.

Агафон вздернул брови и ухмыльнулся. Розалия потянула Рубинштейна к своему столу и усадила возле себя. С другой стороны оказался Жорж, а Пятируков устроился напротив игрока.

– Будем и дальше говорить о морях? – осведомился Рубинштейн с иронией. – Или, может быть, вернемся на грешную землю?

Его собеседники переглянулись.

– Ты нас обидел, Николай. Очень обидел! – объявила Розалия, надувая губы.

Гримаска сохранилась у нее со времен молодости, но теперь, когда Розалия была уже далеко не молода, производила самое несуразное впечатление. Рубинштейн отвел глаза.

– Вряд ли бы мне это удалось, даже если бы я сильно постарался, – холодно ответил он на замечание бордельной королевы.

– Смотри, парень, – предостерегающе шепнул Пятируков, – ты играешь не на той стороне.

– Не смей мне тыкать, мразь! – тотчас же последовал ответ.

Розалия раскрыла рот. Тот Николай Рубинштейн, которого она помнила, никогда бы не осмелился на такую дерзость. Пятируков пожелтел.

– Ой-ой-ой, скажите пожалуйста… – Агафон хотел продолжить, но Розалия сверкнула на него глазами и, не ограничиваясь этим, стукнула его носком туфли под колено.

– Осторожно, господа, не пришла бы беда, – вмешался Жорж. – Имейте терпение, выбирайте выражения.

– Заткнись, Жорж, – бросила ему Розалия. – Николай, я помню твою мать, и я, как и все мы, желаю тебе только добра. А ты повел себя некрасиво. Мы твои друзья, а ты даже не сказал нам, что баронесса Корф вовсе не та, на кого мы думали, а ее якобы служанка.

– Вы мне не друзья, – отрезал игрок. – А дела баронессы Корф меня не касаются, равно как и ваши.

– Ой ли? – покачала головой Розалия. – То-то ты приехал на день раньше, когда узнал, что она здесь. Кстати, если ты намерен заняться в нашем городе игрой…

Рубинштейн улыбнулся.

– По-моему, вам уже должны были сказать, что я приехал просто подышать морским воздухом. Или мне повторить?

– Не испытывай мое терпение, – злобно проговорил Пятируков. – Можешь корчить из себя кого угодно, только учти, что вся твоя сноровка закончится, если тебе вдруг переломают пальцы. Ты явно напрашиваешься, фраерок!

– Я так понимаю, – сказал Рубинштейн в пространство, – что старика укусила бешеная собака. И после того, как она тебя укусила, – отнесся он уже конкретно к Пятирукову, – сдохла от зависти. Потому что с тобой ей все равно не сравниться.

Жорж не удержался и фыркнул:

– Однако! Бедная собака!

– Николай, – настойчиво спросила Розалия, – зачем ты это делаешь?

– Делаю что? – спросил игрок.

– Ты готов поссориться с людьми, которые вовсе не желают тебе зла, из-за какой-то белокурой дряни с желтыми глазами, даже не обращающей на тебя внимания. – Розалия покачала головой. – Ведь дело в ней, так? Только в ней? – Рубинштейн молчал. – Мальчик мой, скажи только слово, и я найду тебе дюжину девок куда лучше, чем она!

Рубинштейн сделал вид, что зевает, и прикрыл рот рукой. Пытаться им что-то объяснить? Зачем – все равно никогда не поймут…

– Дарю всех девок вашему другу, – указал игрок глазами на Жоржа. – Чтобы он не крестился от ужаса всякий раз, когда ему приходится спать с вами в одной постели… тетушка.

Это был нечестный прием, выбранный совершенно осознанно, и удар пришелся в самое больное место. Розалия побледнела и заморгала глазами. Жорж оцепенел.

– Ублюдок, – мрачно обронил Пятируков. И вслед за тем длинно и грязно выругался.