Сапфировая королева

– Скажите, а если бы… – Наденька нервно завела за ухо прядь волос, – если бы он вернул драгоценности… его бы могли отпустить?

Амалия удивленно подняла голову, и Наденька, решившись, взяла обеими руками свою сумочку, вытряхнула ее содержимое на стол.

– Вот, – проговорила Наденька. Губы девушки дрожали. – Тут… тут все.

В самом деле, тут было все – заколки и пуговицы, украшенные сапфирами и бриллиантами, кольца и запонки… И диадема, сплющенная, очевидно, для компактности формы.

– Я не сразу нашла, – принялась рассказывать Наденька в ответ на вопросительный взгляд Амалии. – Он принес мне подарок… большую коробку с нитками, булавками и иголками… Там они все и лежали – на дне, под лентами и прочим… – Девушка покраснела. – Подарок был чудесный… у меня в жизни не было ничего подобного. И главное, он даже ни слова мне не сказал… Я перепрятала драгоценности и никому, даже брату, о них не обмолвилась. А потом увидела Леона под окном, поздно вечером… и решила, что он вернулся за драгоценностями. Я думала только о том, как бы его спровадить… в голову мне лезли разные гадкие мысли, я думала даже его выдать властям. Я же никогда не была богатой… и не подозревала, что это такое. Но он ушел утром… просто ушел. И мне стало так стыдно… И еще более стыдно, когда в дом ворвались те грабители, и он пытался нас защитить…

Так, подумала Амалия, стало быть, старый библиотекарь плохо обыскал вещи Валевского, или же ловкий вор сумел его обмануть и надежно скрыл свои сокровища… Все-таки она была права: именно поляк украл парюру у Агаты Дрейпер. Украл – и отдал просто так девушке, которая была чем-то ему симпатична.

– А ожерелье? – внезапно спросила Амалия. – Что вы можете сказать о нем?

Но Наденька только покачала головой.

– Там не было ожерелья, что вы… Я все отдала, что там было.

Амалия поглядела ей в лицо, тщательно осмотрела все предметы, лежащие на столе, и, отделив брошку, протянула ее девушке.

– Она не из парюры. Оставьте ее себе.

Наденька отчаянно покраснела и сглотнула.

– Я не могу… Какое я имею право? Ведь вещи не мои…

– Имеете, имеете, – перебила ее Амалия. – Парюра будет возвращена в собственность императорской семьи, но прочих драгоценностей это не касается… Думаю, в ларце Агаты Дрейпер была не только парюра, но и другие украшения. Помнится, мне показывали какое-то кольцо, оно тоже не являлось частью парюры…

Валевский, подложив ладонь под щеку, дремал, когда лязгнула дверь. Приоткрыв глаза, он увидел на пороге силуэт в светлом платье и недовольно отвернулся.

– Я чувствую себя так, будто уже на каторге, – объявил арестант, капризно выпятив нижнюю губу. – А между тем меня только завтра должны увозить… Ну что еще?

Амалия подошла совсем близко, и Валевский увидел, что баронесса улыбается.

– Леон, – неожиданно сказала она, – не хотите рассказать мне, каким образом вы украли парюру?

Валевский приоткрыл глаза, заворочался на жесткой постели, проворчал:

– Я уже говорил вам: я ее не брал.

– А у меня другие сведения, – возразила Амалия. – Кроме того, просто варварство – так портить диадему, чтобы впихнуть ее в чемодан. Ну? Так вы ничего не хотите мне рассказать? Вы отдали драгоценности одной особе… отдали просто так, потому что вам стало ее жаль или по другой причине… Но себе вы должны были оставить хоть что-то на память о столь замечательном деле. Что именно, Леон? Ожерелье? И что с ним потом стало?

Валевский сощурился и стал тереть кулаками глаза. И откуда баронессе удалось узнать, что он в самом деле оставил себе ожерелье, но потом, когда его схватили Пятируков и граф и поволокли к королю дна, изловчился по дороге незаметно выбросить драгоценность в кусты? Само собой, это было не слишком дальновидно, но если бы ожерелье нашли при Леоне, ему бы грозила неминуемая смерть…

А потом ожерелье нашла собака и принесла своему хозяину, следователю Половникову, который разработал целый план, как с помощью безделушки избавиться от надоевшей жены и ее любовника. А потом… потом произошло еще много всяких интересных событий.

– Я хочу спать, – буркнул Валевский.

Амалия поглядела на него, покачала головой и скользнула к двери.

– Кстати, я понятия не имею, о чем вы говорите, – сказал Леон ей вслед. После чего отвернулся к стене и преспокойно заснул.

Назавтра баронесса Корф, столь удачно исполнившая данные ей поручения (как истинное, так и мнимое), отбывала из города. Вновь вокзал был украшен гирляндами цветов, и маэстро Бертуччи, сидя на белой лошади, поправлял рукава, чтобы дать сигнал к началу «Пребраженского марша».

Для баронессы, уезжавшей со своей горничной и хорошим знакомым господином Рубинштейном, был подан особый вагон. В то же самое время с дальних путей вокзала готовился отбыть другой поезд – с решетками на вагонах. В одном из таких вагонов сидел Леон Валевский и, хмурясь, глядел сквозь зарешеченное окно на пути.

– Слышь, поляк, – сказал конвоир, заглядывая к нему, – к тебе дама.

У Леона было скверное предчувствие, что он знает, кем именно является посетительница, тем более что только одна особа в городе могла выговорить себе право навестить узника перед его отправкой в Варшавскую цитадель. И в самом деле, вскоре рядом с ним стояла Амалия Корф.

– А вы хорошо выглядите, – заметила баронесса. – Почти все порезы зажили.

– Неужели вас интересует, как я выгляжу? – осведомился Валевский с намеком на сарказм в голосе.

– Скорее ваш внешний вид должен интересовать вас, – парировала Амалия. – Воображаю, что будет твориться, когда вас привезут в Варшаву! Все репортеры выбегут вас встречать, и может быть, им даже разрешат сделать снимки. Так что в ваших же интересах хорошо выглядеть, Леон!

– Не называйте меня «Леон», – попросил Валевский, сверкнув глазами. – Каждый раз, когда вы произносите мое имя, у меня в груди что-то переворачивается, и я начинаю опасаться за свое здоровье.

И молодой человек надулся, услышав веселый смех собеседницы.

– Ну ладно, пан Валевский, – заговорила Амалия по-польски, протягивая ему коробку. – Держите! Это вам на прощание от месье Андре. Так сказать, чтобы подсластить вашу горькую участь.

Валевский открыл коробку и увидел в ней дюжину эклеров – тех самых эклеров, которые делал для него шеф-повар «Европейской». Конвоир, который до той поры смирно стоял в дверях, встревожился.

– Простите, сударыня, – забурчал он, – но запрещено передавать арестантам еду… Запрещено! Мало ли что там окажется…

– О, не беспокойтесь, сударь, – ответила Амалия, смеясь. – Само собой, в самом большом эклере спрятаны отличные напильники, чтобы облегчить узнику бегство… – Вдруг баронесса оборвала смех и, строго поглядев на конвоира, заговорила уже другим, холодным тоном: – Вы что? Не знаете, что ли, с кем говорите? Стыдитесь! Ваши предположения вовсе не делают вам чести…

Струхнувший конвоир зачем-то отдал честь, запер дверь камеры на колесах и проводил даму наружу, где ее уже ждал вице-губернатор Красовский.