Саркома

– О перемене нашего места жительства позаботиться начальство. В их интересах, чтобы я и этот бабник находились подальше друг от друга. Либо его или же меня переведут в другой город или райцентр.

– Соглашайся на переезд, начнем жизнь с чистого листа, – попросила жена.

– От меня выбор уже не зависит, я человек подневольный, живу по приказам.

Несмотря на внешнее примирение, они все-таки ощутили отчужденность, словно между ними пробежала черная кошка. Брачное ложе осталось неразделенным, холодным, а ночь бессонной, обуреваемой тревожными ожиданиями.

Утром из райкома партии поступила телефонограмма о срочном вызове гражданина В. Г. Калача к первому секретарю обкома партии товарищу В. С. Макарцу к 15.00.

9. Персоны в обкоме

Просторный, без учета комнаты отдыха и санузла кабинет первого секретаря обкома партии, площадью не менее 50 квадратных метров, был расположен на втором этаже пятиэтажного здания, почти в центральной части Симферополя. Впоследствии, когда на улице Карла Маркса, 18, было возведено шестиэтажное здание в архитектурной форме шестигранника, метко названное «пентагоном», обком (реском) партии справил новоселье, а старое, еще сталинской постройки здание, отдали под краеведческий музей. Ныне в «пентагоне» обитает парламент – Государственный Совет Республики Крым.

Итак, окна в кабинете секретаря обкома были защищены от яркого солнечного света новинкой того времени – серебристо-белого цвета жалюзи. Через них проникал ровный и мягкий свет, создающий благоприятные условия для работы и размышлений над задачами и проблемами строительства развитого социализма, а затем и коммунизма. У тыльной стороны, примыкающей к комнате отдыха, стоял массивный письменный стол с прибором, настольной лампой и материалами для текущих дел. Посредине помещения длинный полированный стол и по его сторонам ряды мягких стульев, предназначенных для заседаний и совещаний.

У правой, противоположной от окон, стены книжные шкафы с томами полного собрания сочинений В. И. Ленина, трудами К. Маркса, Ф. Энгельса, несколькими книгами «Ленинским курсом» и брошюрами «Малая земля», «Возрождение», «Целина» Л. Брежнева, По соседству выставлены издания статей М. Суслова, В. Щербицкого, других членов Политбюро, материалы съездов КПСС, КПУ, партийных конференций и пленумов, другая общественно-политическая литература.

Под потолком в центре лепного орнамента бронзовая люстра со светильниками, на паркетном полу мягкий ворсистый палас умиротворяющего зеленого цвета. На приставном столе гирлянда разноцветных телефонных аппаратов. А над кожаным креслом портреты Ленина и Брежнева в маршальском мундире с четырьмя золотыми звездами героя.

За столом, на котором лежали папки с оперативной информацией и несколько свежих номеров газет «Правда», «Известия», «Труд», «Крымская правда» и журнал «Коммунист», восседал хозяин кабинета – Макарец. Лет пятидесяти от роду, выше среднего роста, плотного телосложения, с благородными, можно сказать, аристократическими, чертами лица с высоким лбом.

– Виктор Сергеевич, в приемной товарищи Добрич и Калач. Вы назначили им встречу на 15.00, – сообщила секретарь.

– Пригласите, – велел он. Спустя несколько секунд дверь отворилась, в кабинет вошли среднего роста, коренастый генерал-майор и высокий, статный, косая сажень в плечах, майор. Калач с тревогой взглянул на хозяина кабинета. Тот в темно-синем костюме-тройке, белой сорочке с галстуком и золотым зажимом с алой капелькой рубина, сидел в кожаном кресле. Его мрачный вид не предвещал ничего хорошего.

– Здравия желаю, Виктор Сергеевич! – приветствовал Добрич.

– И вы, будьте здоровы! – сухо ответил Макарец и жестом пригласил. – Проходите поближе. Товарищ генерал, присядьте, а вы…

Первый секретарь метнул суровый взгляд в сторону офицера и промолвил:

– Язык не поворачивается назвать вас товарищем. Хоть и говорят, что в ногах правды нет, но постойте. Невелика шишка, еще успеете вволю насидеться…

Не ожидавший такой встречи, Вячеслав Георгиевич опешил. А слова о том, что еще успеет насидеться, давали понять, что от сумы и от тюрьмы не следует зарекаться, что дело намного серьезнее и драматичнее, чем он предполагал.

«Теперь от Макарца зависит, будет ли возбуждено уголовное дело по факту избиения Слипчука, суд и наказание за злостное хулиганство или умышленное причинение тяжких телесных повреждений, – с горечью подумал он. – Независимо от того, по какой из этих статей будут квалифицированы его действия. Наказания с лишением свободы не избежать». Майор с побледневшим лицом замер у торца длинного стола, а Добрич, смутившись, присел на стул

– Что же вы, Вячеслав Георгиевич, позорите высокое звание коммуниста и офицера советской милиции? Средь бела дня, как разбойник или диверсант устроили разборку? И с кем? С ответственным работником райкома партии, идеологом, почитай, вашим начальником по партийной линии? В здравом рассудке ли вы? На кого подняли руку и не просто руку, а с жезлом? Это равнозначно нанесению удара ножом в спину или выстрелу из обреза. Стоило бы сорвать погоны, но велика честь. Не хочу мараться. Это сделают ваши начальники, их много, начиная с министра МВД…

– Виктор Сергеевич, я все объясню, – вклинился он в шквал этих порицающих вопросов. – Я намеревался мирно без истерики поговорить со Слипчуком, но он проявил гонор, полез в драку, поцарапал мне щеку и разодрал нос. Хлынула кровь, я чуть не захлебнулся, – Калач указал на нос с едва заметными следами ранения. – Конечно, у меня взыграла кровь. Не мог я струсить, дать деру. Какой бы я после этого был бы начальник милиции, ведь это происходило на глазах водителей. Мой шофер Михаил Трошин готов подтвердить тот факт, что Александр Петрович первым перешел в рукопашный поединок…

– Не лги, у Слипчука не было причин для агрессии, – осадил майора Макарец.

– Александр Петрович пребывал под градусом, слабо контролировал свои действия, – возразил офицер. – Наверное. ему моча в голову ударила, решил покачать права, показать, кто в районе хозяин. Не на того напоролся.

– Это тебе, ревнивцу, моча в голову ударила! – повысил голос Виктор Сергеевич. Калач решил изменить тактику и покаялся:

– Признаю свою вину, что не сдержался, эмоции, гнев меня захлестнули. Но тому есть веская причина. Александр Петрович, вместо того, чтобы заниматься идеологией, соблюдать моральный кодекс строителя коммунизма, создавать условия для укрепления семьи – ячейки общества, настойчиво приставал к моей жене Ларисе Юрьевне, склонял ее к интимной близости. Несмотря на предупреждения, продолжал ее преследовать любовными посланиями, соблазнял дорогими подарками…

– Он, что же разрушил ячейку или от вас ушла жена?

– Не ушла, но могла уйти, если бы я решительно не пресек его домогательства. Это же типичная аморалка, которая не красит облик и поведение коммуниста, тем более идеолога, обязанного служит нравственным примером для других.

– Вячеслав Георгиевич, не вам судить, аморалка или знаки внимания, проявленные к вашей жене в рамках приличия, – одернул его Макарец.

– Слипчук грубо преступил эти рамки.

– А вы преступили закон. Полагаю, что вы знакомы с творчеством Шекспира, его гениальными трагедиями?

– Знаком, интересуюсь классической литературой и искусством, – отозвался майор, догадываясь, куда тот клонит и не ошибся

– Прочитайте еще раз трагедию о ревнивце Отелло и Дездемоне. Очень поучительное произведение.

«Они со Слипчуком, будто сговорились», – подумал Калач, а Макарец продолжил:

– Чрезмерная ревность – страшное чувство, оно ослепляет человека, лишает здравого разума. Вот и вас попутал этот бес.

– Александр Петрович меня спровоцировал. Посчитал, что коль он секретарь, то все позволено. Он и к другим красивым, молодым женщинам неравнодушен…