Сарнес

Но не сдаваться же ей. Конмин не прав: Ван Баосян, может, и сел на трон, только еще не победил — покуда у Чжу есть воля и желание драться. Она безрассудно думала, что будет стремится к победе, пока жива. Будет драться даже без надежды на победу. Даже если перспектива сводится к гибели ее войска в безнадежной бойне.

Оюан выступил против Даду с таких же позиций. Но, вопреки всем ожиданиям, преуспел. Сделал все, что задумал. Встретил свою судьбу и свой конец, и это стало оправданием всему, что он пережил: боли, предательствам, жертвам.

Чжу подумала с дрожью решимости: «Я сделаю то же самое».

Она сидела, сжав кулаки на коленях, обтянутых юбкой. И постепенно сквозь завесу снегопада стал проступать какой-то силуэт. В этом мертвом зимнем саду призрак был весьма уместен. Изодранные одежды подметали снег, спутанные волосы вторили цветом вымокшим ветвям плакучих ив. Силуэт проступал все четче, как будто снег редел. И тут Чжу, вздрогнув, поняла: это не снег редеет, а призрак приближается к ней.

В этом меркнущем безмолвном саду единственным живым существом была Чжу; ей казалось, что призрак стоит над ней и наблюдает за ее падением в черные воды, которые вот-вот сомкнутся над головой.

Вот только…

Ноги призрака, обутые в белое, тонули в снегу, а не висели в воздухе. Падающий снег почти мгновенно стирал его следы. А духи следов не оставляют.

Женщина подошла поближе и откинула назад волосы, открыв незнакомое костлявое лицо. Вероятно, когда-то в этих резких линиях читалось надменное изящество, но теперь глазам Чжу предстал череп, обтянутый кожей.

— Чжу Юаньчжан, — проговорила гостья, глядя на нее сверху вниз. — Некогда известный как Сияющий Король, возжелавший ни много ни мало — трона Великой Юани.

В ее голосе звучало такое опустошение, что впору было испугаться. Куда там призракам. Так говорить может лишь человек, который чувствует то же, что Чжу и Оюан. Человек, которого сжигают горе, боль и утрата. Человек, потерявший весь мир и блуждающий во тьме пепельным призраком.

— Великая цель требует не меньшего, а то и большего страдания. Так скажи мне, младшая сестра, на что ты готова, чтобы добиться своего?

И тогда Чжу, стоявшая на коленях посреди призрачного мира, где были только снег, тьма и боль, ощутила дикий прилив надежды. Что угодно, поклялась она. Решение, ведущее к победе, оправдывает любые средства. Я вынесу что угодно.

Женщина прочла ответ в ее глазах.

20

Дворцовый Город, Даду

Голос евнуха-надсмотрщика хлестал без кнута:

— Шевелитесь!

С вереницей рабынь в изорванных одеждах Чжу прошла сквозь арку каменных врат Дворцового Города. Пока ее везли в Даду в числе других рабов, она изумлялась, в какие руины Оюан превратил предместья города. Черные корни вывороченных деревьев сменялись развалинами деревушек и разграбленных домов удовольствия. На полях зеленели свежие весенние побеги вперемешку с неубранным, засохшим прошлогодним урожаем. На такое способен только человек, которому все равно, что после него останется, потому что значение имеет один-единственный момент в грядущем, именно в нем сливаются воедино цель и смерть. В Дворцовом Городе он достиг этого момента.

Монахи странствуют больше, чем прочие люди. Многие из тех, кто гостил в Ухуаньском монастыре или возвращался туда, рассказывали о блеске монгольской столицы. Они описывали город, чьи золотые стены и постройки сияли новизной на фоне сухих холмов. Но взгляду Чжу открывался мир, потерявший все краски и все великолепие, стоит только опустить глаза от темных облаков, кипевших под Небесами. Флаги, трепещущие на стенах, были не лазурные, как помнилось Чжу по битвам, а оттенка лесного озера в сумерках, словно ночь сгустилась над Великой Юанью. Стены действительно оказались золотые, и здания в позолоте, и дворы вымощены чистейшим мрамором… но ничего не сияло. Когда Чжу коснулась балюстрады, которая некогда была белоснежной, на пальцах осталась сажа. Грязь войны ложится патиной на все, к чему прикоснется. Ван Баосян, явившийся из тени, чтобы отнять у нее трон, не покончил с Великой Юанью. Он ее продолжил. Мир, погребенный в золе собственного разрушения.

А ведь все могло обернуться иначе, горестно подумала Чжу. Останься Оюан на ее стороне, сумей он преодолеть ненависть к себе и поверить в нее, довериться ей, он мог бы выжить. Вместе они создали бы новый мир вместо этого, в котором свет превратился во тьму, а боль — в бесконечную муку.

Рабы трусили вперед, повесив головы. Волосы Чжу были распущены, платье некрашеной ткани изорвано и в пятнах, деревянная рука висела на поясе. Чжу знала, что в этом темном печальном городе выглядит обычно — как еще одна сломленная женщина из павшего Наньчана. Еще одна женщина с застывшей маской горя и боли на лице, изнасилованная воинами Чэня Юляна, искалеченная ради насмешки над его одноруким соперником Чжу Юаньчжаном, а затем проданная в рабство. Чжу даже притворяться не пришлось, чтобы войти в образ. Она просто перестала скрывать свою настоящую боль. Обнажила собственную утрату во всем ее ужасе и увидела, что другие рабы отшатываются от этого с еще большей враждебностью, чем даже от увечья. И немудрено. Прикасаясь к чужой боли, рискуешь сам ощутить ее, если только ненависть не поможет разорвать возникшую связь. А главное желание большинства людей — избегнуть боли. Конечно, им проще ненавидеть.

Когда рабы плелись вслед за надсмотрщиком по высоким, залитым голубой тенью переходам Дворцового Города, до Чжу доносились далекие крики. Надсмотрщик тут же рявкнул:

— Ниц!

Рабы неуверенно толпились, и тогда он схватил первую женщину в ряду, пнул по ноге так, что та с криком упала на одно колено, и пригнул ее голову к земле сильной рукой.

— Жить надоело? Нет? Тогда падайте ниц, когда приближается Великий Хан!

Его тон не допускал возражений. Остальные поспешно попадали на холодный белый песок коридора. Когда гомон достиг пика, мимо промчался высокий паланкин, но Чжу не было видно ничего, кроме множества бегущих ног. Прямо сороконожка.

К тому моменту, когда рабы поднялись и снова построились вереницей, паланкин добрался до большой площади за аркой в конце перехода. И приостановился у подножия лестницы, ведущей в громадный зал с колоннами и крышей, изукрашенной драгоценными камнями. Издалека был едва виден человек, сошедший на ступени. В отличие от своих предшественников, он носил черное. Золотые драконы на шелке — знаки его титула — переливались ночными созвездиями.

Чжу, затаив дыхание, созерцала Вана Баосяна, Великого Хана. Она не испытывала ни гнева, ни ненависти. Всего лишь узнавание: вот человек, владеющий тем, о чем она мечтала.

Человек, вставший между ней и ее мечтой.

Он сделал шаг — и тут же затерялся в толпе евнухов, придворных и стражников.

— Я не могу дать тебе войско, — сказал ей тогда белый призрак, оказавшийся Госпожой Ки. — Но, если ты готова на все, как утверждаешь, я открою тебе обходной путь к победе. На данный момент Ван Баосян — единственный во всем Ханбалыке, кто обладает Небесным Мандатом. С прежним Великим Ханом дело обстояло так же, но это не правило, а скорее исключение. Обычно перед тем, как взойти на престол, Великий Хан устанавливает линию преемственности, выбирая законного наследника, у которого также есть Мандат. Однако, если случится так, что Великий Хан умрет, не оставив признанного преемника, министры и полководцы, без сомнения, примут в качестве замены любого человека, отмеченного Небесами. Особенно когда за ним стоит армия.

Госпожа Ки разглядывала коленопреклоненную Чжу.

— Сыном Небес всегда становился мужчина. Нарушить обычай — все равно что попрать порядок, на котором держится Вселенная. Но, возможно, есть логика в том, что Великая Юань падет от руки того, кто заодно разрушит и мир, где она существовала. Новому правителю — новый мир. К старому я привязанности не питаю, в нем не нашлось места для моего сына, казненного собственным отцом. Тот счел его недостойным наследовать царство.

Ветер пробежался по саду, встряхнул ветви ив. Снежные облачка медленно и беззвучно оседали в сугробы.