Сашенька

Следователь Могильчук: В «Кушон-хаусе»?

Обвиняемая Цейтлина– Палцына: Да».

— «Кушон-хаус» — страное название, даже для Англии, — пояснила Катенька. — Я проверила. Нет в Лондоне никакого «Кушон-хауса». Нигде такого нет. Никаких ассоциаций?

Роза засмеялась.

— Пошли со мной. — Она взяла Катеньку за руку и повела наверх в свою спальню. — Видишь?

— Что?

— Посмотри! — Роза указала на кровать. — Вот!

Роза взяла старую потрепанную подушку, всю в дырочках, наволочка которой так протерлась и была так изъедена молью, что стала почти прозрачной, так выгорела от времени, что стала почти белой.

— Это моя подушка, подружка детства, единственная вещь, которую я взяла в свою новую жизнь.

Она обняла ее, как ребенка.

— Видишь, она меня помнит! — сказала Роза. — Мама говорила мне, что любит меня, так? Она дала мне знак. Если бы я когда-нибудь узнала, кто я есть, я бы поняла, как она меня любит.

Неожиданно в комнате возникло напряжение, Роза повернулась к Катеньке спиной и посмотрела в окно.

— Есть там еще что-нибудь?

В словах Розы звучала надежда, и Катенька поняла: она хочет что-то сказать ее отцу.

— Да, теперь я понимаю, о чем она. Вы говорили, что отец любил кроликов. В своем признании Сашенька говорит, что они с Ваней прятали цианид в кроличьих клетках на даче. Поэтому я думаю, она и Карло оставила послание…

— Я хочу сама ему об этом рассказать, — заявила Роза, — но так, чтобы не спугнуть его. Думаю, я немного подожду и позвоню, возможно, приеду, чтобы с ним встретиться. Как думаешь?

— Конечно! Но не тяните слишком долго, — улыбнулась Катенька.

29

День был необыкновенный, подумала Катенька, спускаясь вниз. Но он еще не закончился.

Когда она через просторный холл шла на кухню, то услышала, как подъехала колонна автомобилей.

Вернулся Павел. Захлопали двери, потом раздался громкий голос Павла, его неловкие спотыкающиеся шаги и незнакомый сиплый голос, который внезапно замолчал.

— Бог мой, это она! — услышала Катенька.

Катенька обернулась и увидела худого старика с удлиненным чувственным лицом, в потрепанной синей кепке. Ему было лет восемьдесят или все девяносто, но в нем так и бурлила жизнь. Одет он был в мятый коричневый костюм, слишком мешковатый для его худощавой фигуры. Старик тут же ей понравился.

— Это ты, Сашенька? — спросил старик, напряженно вглядываясь в Катеньку. — Ты? Господи, я сплю? Вы так на нее похожи — те же серые глаза, тот же рот, даже осанка. Это какой-то фокус?

— Нет, не фокус, — ответил Павел за его спиной. — Катенька, не ты одна проводила исследование. Я кое-кого нашел.

Катенька уронила на пол рюкзак и отступила.

— Вы кто? — неуверенно спросила она. — Вы кто такой, черт возьми?

Старик вытер лицо белым льняным платком. Кто здесь задает вопросы? Я или эта девушка-фантом? — Катенька отметила его ярко-голубые глаза. — Меня зовут Беня Гольден. А вас? Скажите, бога ради!

Он взял ее руку и поцеловал.

— Беня Гольден? — воскликнула Катенька. — Но я думала, вас…

— Ну… — Беня пожал плечами, — все так думали. Можно я присяду? Можно мне коньячку?

Он осмотрелся: шикарный отреставрированный особняк, картины старых мастеров, мягкие диваны.

— По дому видно, что у вас все есть. Плесните мне «Курвуазье», пока я не заснул. Путешествие было долгим. Посмотрите, мои руки дрожат. 

Они перешли в гостиную, Павел налил всем коньяку.

— Значит, вы слышали обо мне? — спросил Беня спустя несколько минут.

— Конечно. Даже читала ваше «Сражение за Испанию», — ответила Катенька.

— Не знал, что у меня такие юные поклонницы. Что у меня вообще остались поклонники. — Он помолчал. — Знаете, вы вылитая Сашенька, женщина, которую я любил всем сердцем давным-давно. Вам это ктонибудь говорил?

Катенька покачала головой, вспомнив Сашенькино лицо на тюремной фотографии.

— Она моя бабушка, — сказала она. — Я пыталась выяснить, что с ней произошло.

— Вы были в этих отвратительных архивах?

— Да.

— И узнали, как нас пытали и ломали?

— Все, — кивнула Катенька.

— Тогда вы можете мне объяснить, почему это произошло, я имею в виду со мной и Сашенькой?

— Трудно найти одну причину, — медленно произнесла Катенька. — Просто цепь случайностей. Я так много узнала… Но расскажите, как вы выжили?

— Нечего рассказывать. Меня избили головорезы Сталина, я сказал им все, что они хотели. Но на суде я заявил, что солгал, потому что меня избивали. Я думал, меня расстреляют, но не мог встретить смерть, зная, что предал Сашеньку. Однако мне дали десять лет, отправили на Колыму. Освободился я во время войны, но потом меня опять арестовали и выпустили уже в 50-х. От меня осталась лишь оболочка, но в лагере я встретил женщину, медсестру, настоящего ангела, она вернула меня к жизни. Нашла мне работу редактора в журнале в Биробиджане, еврейском регионе возле русско-китайской границы; в этом благословенном месте мы с тех пор и живем.

— Вы продолжаете писать?

— У меня отбили всякую охоту. Я рад, что дышу. У вас есть что-нибудь пожевать? Я всегда хочу есть.

— Разумеется, — ответил Павел. — Мы можем приготовить все, лишь назовите!

— Я съел бы кусок мяса, любезный князь, с гарниром, и выпил бы бутылочку красного вина, — сказал Беня. — У вас есть французское вино? Или я слишком размечтался? Раньше я любил французское красное вино… Я пил его в Париже. У вас есть французское вино? Не составите мне компанию?

Он вновь замолчал; Катенька увидела, что в его глазах стоят слезы.

Он взял ее руку и еще раз поцеловал.

— Встреча с вами — как последнее лето в моей жизни. Я каждый день вспоминаю вашу бабушку. Мы были лучшими любовниками на земле, хотя и были вместе лишь одиннадцать дней. — Он глубоко вздохнул. — Я каждый день дарил ей цветок…

Сердце Катеньки подпрыгнуло. Она потянулась за рюкзаком и достала маленький конверт из Сашенькиного дела, которое ей передал Кузьма.

— Это что-то для вас значит? — Она протянула Бене помятый старый конверт, на котором женским почерком было написано: «Б. Гольдену, Союз писателей СССР».