Сатанинские стихи

— Но я — не неверующий, — возразил он. — Изображение богини Лакшми {1994} — всегда на моей стене.

— Богатство — отличная богиня для бизнесмена, — согласился Мирза Саид.

— И в моем сердце, — добавил Шринивас.

Мирза Саид потерял нить его настроений.

— Но богини, помилуйте. Даже ваши философы признают, что они — всего лишь абстрактные концепции. Воплощения шакти {1995} , которая и сама — абстрактное понятие: динамическая сила богов.

1994

Лакшми (также Шри, Падма, Камала) — богиня Изобилия и Процветания. Ее изображают как одну, так и с Вишну. Если Вишну сопровождается Бху или Сарасвати, она также составляет ему компанию и тогда зовется Шри. Когда она единственная спутница Вишну, то зовется Лакшми. Когда она изображается в одиночестве, то зовется как Шри, так и Лакшми. Лакшми является старшей супругой Вишну. Ассоциируется с лотосом, так как в мифах о ее рождении она появляется с лотосом в руках, или сидящая на нем. Отсюда наименования Падма и Камала. Значение имени Шри — «процветание», «счастье», «слава».

1995

Шакти — в тантре, шиваизме и шактизме — супруга бога Шивы. В индуизме каждый бог имеет свою шакти, и все вместе они представляют Личности (персонификации) и Силы (энергии) единого Брахмана — Вселенского Сознания (Мировой Души). Словом «Шакти» называют также великую вселенскую бесконечную Божественную энергию, которая является творящей и исполнительной силой океана Божественного Сознания — Шивы (при этом Шакти находится в непрерывном слиянии с Шивой, представляя с ним два неразделимых аспекта одной Реальности); Божественная Мать, космический женский принцип, женское начало человека, его женская половина (отчасти соответствует викканскому пониманию Богини); проявленный мир, Мать-Природа; внутренняя энергия человека; женщина-партнер при тантрических практиках.

Торговец игрушками взглянул на Аишу, спящую под одеялом из бабочек.

— Я вовсе не философ, Сетджи, — молвил он.

И не стал говорить, что сердце подпрыгнуло у него в груди, ибо он понял, что у спящей девочки и у богини на календаре в его фабричном кабинете — идентичные, один к одному, лица {1996} .

*

Когда паломники покидали город, Шринивас сопровождал их, оставаясь глухим к мольбам своей растрепанной жены, которая подняла Мину и трясла ее перед лицом мужа. Он объяснил Аише, что, хотя и не испытывает желания посетить Мекку, но пока что охвачен стремлением идти с нею, может быть, даже и через море.

1996

Этот момент роднит Аишу-пророчицу с Аишей-Императрицей из четвертой главы, а Ал-Лат — с Лакшми (которой, как становится ясно из девятой главы, поклоняется и Сисодия).

Выбрав себе место среди титлипурских селян и поравняв шаг с каким-то мужчиной рядом, он наблюдал со смесью непонимания и благоговения, как неисчислимая кавалькада бабочек нависает у них над головами, подобно гигантскому зонтику, прикрывающему путешественников от солнца. Казалось, бабочки Титлипура взяли на себя функции великого древа. Затем он негромко вскрикнул от испуга, удивления и удовольствия, поскольку несколько дюжин этих хамелеонокрылых существ расположились у него на плечах и в мгновение ока приобрели точный оттенок его алой рубашки. Теперь он признал в мужчине рядом сарпанча, Мухаммед-Дина, не пожелавшего идти впереди. Они с женой Хадиджой, довольные, шагали вперед, несмотря на преклонный возраст, и, увидев благословение чешуекрылых, спустившихся на торговца игрушками, Мухаммед-Дин протянул руку и пожал ладонь Шриниваса.

*

Становилось ясно, что с дождями не заладилось. Стада костлявых копытных пересекали ландшафт в поисках питья. Любовь — Вода, написал кто-то белилами на кирпичной стене фабрики самокатов. По пути они встречали другие семьи, которые брели на юг с пожитками, привязанными к спинам умирающих ослов, и которые тоже с надеждой направлялись к воде.

— Но не к проклятой соленой воде, — орал Мирза Саид на титлипурских паломников. — И не для того, чтобы посмотреть, как она разделится надвое! Они желают остаться в живых, но вы, безумцы, стремитесь умереть.

Стервятники паслись на обочине и следили за шествием пилигримов.

Мирза Саид провел первые недели паломничества к Аравийскому морю в состоянии непрерывной, истерической агитации. Большую часть пути проделывали утром и в конце дня, и в это время Саид часто выскакивал из фургона уговаривать свою умирающую жену.

— Приди в себя, Мишу. Ты — больная женщина. Иди и полежи хотя бы, дай я разомну твои ноги.

Но она отказывалась, а ее мать прогоняла его.

— Взгляните, Саид, Вы находитесь в таком негативном настроении, это вгоняет в депрессию. Идите и пейте эту вашу Коку-шоку {1997} в этом вашем АК {1998}– транспорте, а наших ятрис {1999} оставьте в покое.

1997

В оригинале — «Coke-shoke».

1998

АК — аэрокондиционированный (в оригинале — «Air Conditioned»).

1999

Ятрис (хинди) — паломник; совершающий падьятру (см. в комментариях к первой главе).

По прошествии первой недели Аэрокондиционированный Транспорт потерял своего водителя. Шофер Мирзы Саида покинул своего хозяина и присоединился к пешим паломникам; заминдар был вынужден самостоятельно следить за колесами. После того, как беспокойство овладело им, ему пришлось остановить автомобиль, припарковаться, а затем носиться безумно взад и вперед среди паломников, угрожая, упрашивания, предлагая взятки. По крайней мере раз в день он в лицо проклинал Аишу за свою разрушенную жизнь, но был не в силах держать свой гнев на высоте, ибо каждый раз, глядя на нее, он хотел ее так сильно, что чувствовал себя виноватым. Рак сделал кожу Мишалы серой, и у госпожи Курейши тоже стали проступать ребра; ее домашние шлепанцы развалились, и она страдала от ужасных волдырей, напоминающих маленькие баллоны с водой. Однако, когда Саид предложил ей уют автомобиля, она продолжала решительно отказываться. Заклятие, наложенное Аишей на пилигримов, оставалось по-прежнему крепким.

И в конце этих вылазок в сердце паломнической толпы Мирза Саид, вспотевший и потерявший голову от зноя и растущего отчаяния, понимал, что путники оставили его автомобиль далеко позади, и ему приходилось плестись к нему обратно в одиночестве, погрузившись во мрак. Однажды он вернулся к своему трейлеру, чтобы обнаружить, что скорлупа от кокосового ореха, брошенная из окна проходящего автобуса, разбила его ламинированное ветровое стекло, ставшее теперь похожим на паутину, полную алмазными мухами. Ему пришлось выбить все осколки, и стеклянные алмазы, казалось, насмехались над ним: осыпаясь на дорогу и в салон автомобиля, они словно бы говорили о быстротечности и никчемности земных владений; но светский человек живет в мире вещей, и Мирза Саид не намеревался ломаться так же легко, как ветровое стекло. Ночью он пошел прилечь рядом с женой на колесную лежанку под звездами, у великой магистральной дороги. Когда он поведал ей о случившемся, она предложила ему свое холодное внимание.

— Это знак, — сказала она. — Откажись от фургона и присоединяйся, наконец, к остальным.

— Откажись от мерседеса-бенц? — взвизгнул Саид в неподдельном ужасе.

— Так и что с того? — отвечала Мишала серым, истощенном голосом. — Ты продолжаешь говорить о разрушении. Тогда какая разница, на мерседесе ли ты его достигнешь?

— Ты не понимаешь, — заплакал Саид. — Никто меня не понимает.

Джибрилу снится засуха:

Земля, коричневеющая под засушливыми небесами. Трупы автобусов и древних монументов, гниющие на полях рядом с посевами. Мирза Саид видит сквозь разбитое ветровое стекло наступление бедствия: дикие ослы, устало ебущиеся и падающие замертво, все еще соединенными, посреди дороги; деревья, поднимающиеся на корнях, оголенных эрозией почвы и ставших похожими на огромные деревянные когти, царапающие землю в поисках воды; обездоленные фермеры, принужденные работать на государство в качестве чернорабочих, роющих резервуар у магистральной дороги: пустой контейнер для дождя, который не падал. Жалкие жители обочины: женщина с вязанкой, идущая к хижине из жердей и тряпья, девочка, обреченная каждый день драить — этот горшок, эту сковороду — в латанной-перелатанной одежке, среди грязи и пыли. «Эти жизни действительно стоят столько же, сколько наши? — спросил себя Мирза Саид Ахтар. — Столько же, как моя? Как Мишалы? Как мало они пережили, как мало они имеют, чтобы прокормить свою душу!» Мужчина в дхоти и свободном желтом пугри {2000} стоял, словно птица, на верстовом столбе, положив стопу на колено противоположной ноги, одна рука под локтем другой, и покуривая бири {2001} . Когда Мирза Саид Ахтар поравнялся с ним, тот плюнул и попал заминдару прямо в лицо.

2000

Пугри (хинди, урду) — тюрбан.

2001

Бири — индийская разновидность сигариллы; курительный табак, завернутый в лист другого растения.

Паломничество продвигалось медленно, проходя по три часа утром, еще три — когда спадет зной, двигаясь в темпе самого медленного из пилигримов, подчиняясь бесчисленным задержкам: болезни детей, преследования властей, отвалившееся у одной из воловьих упряжек колесо; две мили в день в лучшем случае, сто пятьдесят миль до моря, путешествие примерно на одиннадцать недель. Первая смерть настигла их на восемнадцатый день. Хадиджа, бестактная старая леди, почти полстолетия дарившая и получавшая удовольствие супруга сарпанча Мухаммед-Дина, увидела во сне архангела.

— Джибрил, — прошептала она, — это ты?

— Нет, — ответило видение. — Это я, Азраил, со своей паршивой работенкой {2002} . Прости, что разочаровал.

На следующее утро она продолжила путь, ни словом не обмолвившись мужу о своих грезах. Спустя два часа они приблизились к руинам одного из придорожных постоялых дворов, построенных во время оно вдоль всей трассы с пятимильными интервалами. Когда Хадиджа увидала руины, она не знала ничего из его прошлого — о странниках, ограбленных во сне, и так далее, — но расценила, что это — драгоценный дар.

2002

Эта сцена напоминает сцену смерти Махаунда в конце шестой главы. Любопытно, что Пророк Махаунд обращается к предполагаемому ангелу, используя архаичное местоимение «Thou», написанное автором с заглавной буквы («Is it Thou, Azraeel?»), тогда как жена деревенского старейшины Хадиджа — обычное «you» («Gibreel, is it you?»). Отсюда и разница в переводе этих реплик («Ты ли это, о Азраил?» и «Джибрил, это ты?»).

— Я должна войти и прилечь, — сообщила она сарпанчу, который возразил:

— Но марш!

— Не бери в голову, — сказала она мягко. — Ты сможешь догнать их позже.

Она устроилась среди щебня древних развалин, положив голову на гладкий камень, который сарпанч нашел для нее. Старик заплакал, но от этого не было проку, и через минуту она была мертва. Он догнал колонну и в гневе предстал пред Аишей.

— Я не должен был слушать тебя, — сказал он ей. — А теперь ты убила мою жену.