Сатанинский Грааль

Тем не менее, у Эркеля, как и у всех ему подобных безмозглых исполнителей, был свой «срок годности», после которого хозяин отбросит его. Тогда Жолтану, утратившему покровительство, придётся оставить привычные «кормушки» на панели и заняться откровенным криминалом – либо самому стать жертвой убийства. В ожидании этого неминуемого и, как было отлично известно Лайошу Наги, не столь далёкого дня полицейским управлением и накапливались пухлые папки с материалами уголовных дел. Конечно, всякий ключик к обороне Эркеля следовало использовать уже сейчас.

– Это «кошак» 1 Эркеля? – он придал своему голосу насмешливые интонации. – Уже на игле? Тогда садим прямо сейчас – он тут за пару суток дойдёт до точки, после которой на него можно будет записать все мобильники. Только у Хорвата за последний месяц полтора десятка нераскрытых краж.

Наги знал, что это невыполнимо, но он никогда не уклонялся от выполнения служебных обязанностей – эта сомнительная «привилегия» должна была доставаться нижним чинам.

– Ну, так сразу не получится. – Ковач начал переминаться с ноги на ногу – он всегда так делал, когда его пытались выбить из седла. – Но взяться за него нужно сейчас, мы всё равно будем неоднократно встречаться в последующие годы, я в этом абсолютно уверен.

1

«Кошак» – термин, в постсоветском уголовном жаргоне обозначающий молодого гомосексуалиста из числа подручных авторитетного уголовника. Как правило, «кошаки» в прошлом являются «сынками» – особым явлением в среде заключённых, поскольку относятся к привилегированной группе «блатных» – но исключительно на условиях личной симпатии одного из «авторитетов». После его освобождения «сынка» более чем в 90% случаев «опускают», и, освободившись, данные лица, как правило, ищут своего покровителя в поисках заступничества, превращаясь, таким образом, в «кошаков», или «котов». Кот – одна из наиболее престижных тюремных наколок, свидетельствует в том числе и о наличии собственного «кошака». Само слово «кошак», несомненно, происходит от венгерского «k"ocz"og», обозначающего пассивного гомосексуалиста, и в этом же смысле употребляется и в венгерском языке и обществе. Из Австро-Венгрии пришло и слово «мент», которым обычно называют сотрудников правоохранительных органов (ментиком именовалась верхняя одежда гусар и, впоследствии, австро-венгерских полицейских).

– Не знаю. – Наги стряхнул пепел прямо в окно. – Дело мелкое, развалится. Соглашение о сотрудничестве подпишет?

– Нужно работать.

– Понятно. – Наги понял, что Ковач просто пришёл за помощью в этом вопросе. – А в камерах сейчас никого нет нормального, кто бы ему всё как надо по полочкам разложил?

– Дай мне Ангела.

Информатор, носивший кличку «Ангел», также «Агнес», являлся особой гордостью Лайоша Наги. Покрытый устрашающими наколками, этот уголовник на деле в тюрьме был проституткой, предоставлял сексуальные услуги за сигареты и наркотики. В последнее время он пребывал на свободе – подвизался на рынке, где зарабатывал мелким мошенничеством и вымогательством.

– Ангел, кстати, судим за грабёж. Ладно, Имре, сейчас я ему позвоню, пусть этого мальчишку на тебя гонит. Но… Он умолк. – Послушай, а Эркель бы должен был ему всё рассказать, что там к чему, да и в камеру с таким малолеткой подсаживать… Если оно всплывёт…

– Да Ангел ещё тоже молодой, ему не то девятнадцать, не то двадцать. На несколько часов всего – никто и не заметит.

Наги, казалось, колебался. В конце концов, чувство локтя, отличающее всех полицейских, победило.

– Ладно, сейчас ему перезвоню. Может, действительно прибежит, посидит тут немного. – Наги сплющил окурок о подоконник. Ковач, удовлетворённо улыбаясь, покинул кабинет, оставив его хозяина размышлять о случившемся. Прочистив горло, следователь подошёл к большому тёмно-зелёному сейфу и открыл его собственным ключом. Наги достал оттуда две папки, одна из которых была заметно толще другой, и сел за исцарапанный письменный стол, которому было уже не менее двух десятилетий. Сперва он приступил к изучению содержимого большой папки. Там были и фотографии, сделанные скрытой камерой, и копии протоколов допросов. Всё, что можно собрать на Эркеля, не являясь официально назначенным следователем. Казалось, всё было ясно. Нашлось и упоминание об Андраше Каллоше, но отрывочное, более в связи с его знакомством с неким Энё Негьеши, совершенно никчёмным типом, наркоманом и психически больным. Последний уже имел условную судимость и жил на квартире с одной из «девушек» Эркеля, Кларой Сзенаши. Читая о «достижениях» Негьеши на криминальном поприще, Наги не мог сдержать отвращения. Это был жалкий подонок, ограбивший пожилую женщину, которой угрожал ножом. То, что потерпевшая имела при себе свою скромную пенсию, свидетельствовало о предварительной слежке, которую осуществлял, вероятнее всего, именно Каллош или кто-то из его приятелей.

Лейтенант Наги почувствовал, что пора звонить Ангелу – и открыл тоненькую папочку, содержащую его дело. Среди пачки листов с доказательствами многочисленных преступлений и грехов обнаружился и такой, на котором был записан номер телефона, которым агент «Агнес» пользовался в последнее время, и Наги тут же набрал его. Ангел оказался в хорошем расположении духа, пообещав немедленно явиться, чтобы поработать «наседкой», ради чего требовал позволения нагрубить первому попавшемуся наряду полиции. Лайош Наги благожелательно пообещал дождаться его появления и повесил трубку. Ненависть уголовников к обществу – и к нормам поведения в нём – порой просто поражала его. Даже Ангел, последний «кошак» – и тот соглашался оказывать оперативные услуги, если в ответ ему разрешат осуществить хотя бы мелкое преступление.

Покачав головой, следователь вновь посмотрел на фото Негьеши. Судя по всему, тот был действительно болен, его периодически преследовали галлюцинации, в которых он мнил себя колдуном. Полицейский улыбнулся: Негьеши, начитанный парень, придумал для себя неплохую сказку, в которой добыл для Дьявола Копьё Христа, оружие, которым можно было убивать сверхъестественных существ. Желая сохранить свою бессмертную душу и повернуть время вспять, он убил Дьявола, расторгнув, таким образом, сделку. И он действительно вернулся в прошлое, попал во время, в котором его жизнь пошла совсем по иному руслу. Но и Дьявол, вместе с его кознями, в этом «пространстве-времени» был жив, постепенно превращая Энё в кусок дерьма. Что ж, такие парадоксы как раз и являются излюбленными трюками нечистой силы.

Всё-таки дальнейшая судьба Негьеши внушала опасения – и лейтенант Наги даже проникся к наркоману невольным сочувствием. Почти наверняка эта психическая «болезнь» возникла под влиянием Клары, получавшей соответствующие инструкции от Эркеля. Подобные случаи симуляции безумия были нередки: испугавшись тюремного заключения, подозреваемые «видели» то, чего на деле не могло быть, а со временем даже начинали сами верить в собственную ложь. Парень, в этом не было никаких сомнений, однажды действительно убьёт кого-то, кого будет считать Дьяволом. Кого-то, на кого ему укажет Клара или Эркель – или даже «случайный» прохожий. Подобные трагедии происходили неоднократно в последние годы.

Лайош Наги задумчиво потёр переносицу. Вряд ли он сможет вытащить этого безумца из той пропасти, в которую тот опускается. Но, как гласило одно из основополагающих правил полицейского, есть вещи, которые можно использовать в оперативных целях.

5

Бельварош, исторический центр Будапешта, в ту апрельскую субботу, как всегда, кишел туристами: с праздным, временами даже сонным видом, периодически разрежающимся вспышками любопытства, те слонялись по древним улицам, помнящим времена великих королей. Обветшавшие кварталы с местами подретушированными фасадами прорезались мощёными линиями проспектов и кривыми проулков; окаймлённые неоновыми огнями манящих витрин, те в большой степени утратили былую чопорность – и были рады любому щедрому посетителю, предоставляя развлечения и услуги, на любой, самый взыскательный, или, проще говоря, извращённый, вкус. В этой, больше частью безвкусно одетой толпе, то и дело мелькали разного рода подозрительные типы и сомнительные дельцы, готовые продать хоть родную мать всего за пару филлеров. Превосходная весенняя погода – на чистом голубом небе не виднелось ни облачка – к середине дня выманила едва ли не всех жителей центральной части города на улицы. Их ряды то и дело пополнялись обитателями отдалённых районов, прибывавших в плотно набитых вагонах метро на площадь Деака Ференца, чтобы разбиться на отдельные группы и пары и разбрестись по старинным улочкам в поисках недорогих удовольствий. Расположенные то тут, то там лавочки и магазины, торгующие сувенирами по «скромной» цене, собирали обильный урожай в форинтах, на которые каждый гость столицы был волен обменять свои дойчмарки, лиры и австрийские кроны в любом из столь же многочисленных пунктов обмена валют.

Каталина Чик, студентка четвёртого курса, двигалась вдоль улицы Ваци лёгкой, порхающей походкой, улыбаясь встречным прохожим мимолётной улыбкой, посещавшей её привлекательное лицо только тогда, когда она не чувствовала ни забот, ни усталости. Сегодня ей не нужно было идти к «парню» и спрашивать, есть ли в отеле, который он обслуживает, состоятельный клиент, с которым можно бы было провести ночь. Её мужчина, которого она втайне мечтала отбить у жены, дал Каталине поручение, свидетельствующее о том, что между ними возникло нечто большее, чем просто отношения. На мгновение она предалась мечтам, а потом, всё же сочтя их несбыточными – но всё-таки не до конца несбыточными, – тряхнула тщательно завитыми каштановыми кудрями и, победоносно улыбнувшись воображаемой сопернице, продолжила свой путь. На ней был лёгкий светлый плащ, удачно гармонирующий с причёской, а под ним – кофта цвета спелого манго и тёмно-синяя юбка из ангорской шерсти до колен. Сверкающие коричневые туфельки, то и дело цокающие каблуками, дополняли наряд.

У одного магазинчика, торгующего антиквариатом, она, точно вспомнив о чём-то, остановилась и начала осматриваться по сторонам. Наконец, сверившись с наручными часами, Каталина покачала головой и, взявшись за массивную бронзовую ручку, толкнула дверь и прошла внутрь. Мгновение её глаза привыкали к царившему там сумраку, а потом взору посетительницы открылась внутренняя обстановка во всём её великолепии. Серебряная кухонная утварь прошлых веков, бережно хранящаяся в специальных деревянных ящиках с выемками в бархате, была укрыта под стеклом во избежание краж. За спиной продавца, тщедушного мужчины средних лет, на тянувшихся вверх полках виднелся бесконечный ряд некогда незаменимых вещей, среди которых Каталина узнала табакерки, карманные часы, портреты неизвестных ей людей в одежде прошлых веков – и даже манекены, одетые в старомодные сюртуки, панталоны и длинные платья.

– Добрый вечер, – приветствовал её продавец, являвшийся, если судить по манерам, одновременно и владельцем магазина. Приблизившись, Каталина смогла разглядеть его получше: невысокого, даже ниже, чем у неё, роста, тот отличался мелкими, но правильными чертами лица. Глубоко посаженные глаза неопределённого, почти неразличимого цвета, бросали недоверчивые взгляды из-под тонких, сведённых в одну сплошную линию бровей. Небольшой рот, обозначенный бескровными губами, переходил в едва заметный подбородок, свидетельствующий, как принято считать, о безвольном характере. Зато уши, напротив, были весьма крупными, даже огромными, учитывая общие пропорции лица – чуть оттопыренные в стороны, они торчали вверх, едва ли не доставая до макушки лысеющего, непривычно длинного черепа, чуть расширяющегося в затылочной части. Насколько было известно Каталине, такая форма головы не была свойственной ни одной из существующих рас.