Савелий Крамаров. Сын врага народа

В фильме герой много репетирует и совершенствует свою игру, наконец добивается успеха, к тому же влюбляется. Фильм идет по проторенному пути, но в памяти остаются не его довольно примитивные коллизии, а три сцены с участием Савелия Крамарова. Первая — с его вылезающими из орбит глазами, при обозрении массы невиданных продуктов в обычном супермаркете. Далее — он же при исполнении служебных обязанностей героя на коленях ползет за музыкантом, попросившим политического убежища, и умоляет его остаться. Карьера кагэбэшника под угрозой, но он, забыв о своей тайной миссии, выдает себя, слезы застилают его глаза. Фигура его смешна и трагична. «Останься! Что ты делаешь со мной?!» — вырывается крик из его души. И наконец блестящая точка фильма: герой идет по улице, и камера наплывает на лоточника, торгующего хот-догами. Мы видим помолодевшее, озаренное человеческой радостью лицо Савелия. Это бывший «сопровождающий» артиста.

— Куда я мог уехать без тебя?! — восклицает и улыбается он.

Зал аплодирует. И не только неожиданной развязке сюжета. Я заметил, что у каждого выдающегося комика своя улыбка: недоуменная от превратностей жизни у Фернанделя; несколько глуповатая и нервная до гротеска у Луи де Фюнеса, отражающая в комической форме зачастую далекий от здравого смысла мир; у Пьера Ришара — умная и грустноватая, идущая от души, ищущей выхода из трудных ситуаций, а наша российская жизнь, где элементарные человеческие понятия перевернуты с ног на голову, оказалось, заставляла глаза Никулина от удивления происходящим буквально лезть на лоб. У Савелия Крамарова улыбка ближе к никулинской, тоже порою с оттенком изумления, но в большей части искрящаяся оптимизмом, животворной силой, заставляющей зрителя смеяться раскованно, как и сам артист. Еще раз повторяю: юмор — обратная сторона трагедии, и советское бытие так зарядило Савелия иронией, радостью жизни как таковой, что он не только выжил в ней, но и стал популярным и любимым артистом, не позволил растоптать себя, свое достоинство и снова родился как артист в другой стране, где киноискусство не только любят, но и боготворят его. Будет возможность — еще раз посмотрите его заразительную, потрясающего воздействия улыбку в конце фильма «Москва на Гудзоне». Артист не только играет совершенно новую для себя роль, о которой даже не мог мечтать в России, где она вообще не могла возникнуть, поскольку чекисты в советских фильмах подавались только как суперпатриоты и самоотверженные герои, хотя, как-ныне показывает едва открытая чекистская статистика, немало их оставалось за рубежом и предавало родину.

Я улыбаюсь, душа моя переполняется радостью за Савелия. К этому времени более десятка советских резидентов изменили родине. Удар Крамарова в эту болевую для чекистов точку был настолько силен и ярок, что иностранный корреспондент «Литературной газеты», наверное, как и большинство наших разведчиков, работавший под журналистской «крышей», разражается на страницах газеты пасквилем на Савелия, совершенно бездоказательным, грубым, и предрекает артисту судьбу продавца сосисок. Заметьте, что сосисок, а не хот-догов, поскольку еда эта советскому читателю неизвестна и в лучшую сторону отличается от той, что ему предлагают.

Душа моя радуется: «Браво, Савелий!»

На волнах заокеанской жизни

Дефицит человеческой радости на нашей планете ощущается явно, если мы даже сравним объем драматического творчества на земле с юмористическим. Это легко объяснимо и нелегкой жизнью большинства людей, и тем, что они смертны, и, как остроумно заметил один из врачей, — смертны даже не на девяносто девять и девяносто девять сотых процента, а на все сто. Поэтому люди во всех странах мира ценят и почитают комиков, я подчеркиваю — люди, а не власти. Не будем вторгаться в тему отношений властей с творцами. Мы о ней уже немного рассказали в этой книге, тем более у творцов не всегда хватало сил и мужества сопротивляться властям, и, как заметил еще средневековый философ Эразм Роттердамский: «Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая». Вспомним и еще одно мудрое высказывание, слова Антона Павловича Чехова о том, что к сорока годам человек сам делает свое лицо, разумеется, не лепит его заново или изменяет при помощи хирургического вмешательства, а отражает на нем пережитое им, даже черты уже устоявшегося характера. И не слишком много на земле людей, сохранивших до конца своих дней в душе, следовательно и на лице, доброту, честность, принципиальность… Савелий, конечно, был актером и, как вы узнаете дальше, мог сыграть даже злодея, но в обиходе сохранил свою неповторимую улыбку, идущую от доброты души. К сожалению, наша киноиндустрия почти не работала на великих комиков и, как справедливо заметил режиссер Марк Розовский, обошла она и Савелия Крамарова. Но не стоит преуменьшать значение его ролей, сыгранных в России. Ведь такие человеческие качества, отображенные им в фильмах, как жадность, трусость, глупость, раболепие перед сильными мира сего, на мой взгляд, извечны и некоторые роли Савелия могут существовать отдельно от фильмов и из них можно собрать отличный киносборник его творчества. Савелий создал себя как личность, впрочем, и прежде он не мог обмануть или предать человека и жил по гуманным религиозным заповедям, даже еще не будучи серьезно знаком с ними. И он не остановился в своем развитии, тем более находясь в свободной стране, где действуют гуманные законы, где люди живут раскованно и тяга к новизне, к эксперименту генетически заложена в них. Савелий был на концерте симфонической музыки любимца американской публики и друга Рональда Рейгана пианиста Либераче, кстати, самого высокооплачиваемого музыканта в Штатах, и поначалу был поражен его одеянием. На сцену вышел высокий обаятельный человек в немыслимой для пианиста парчовой накидке, усыпанной бриллиантами, стоимостью около миллиона, и… заиграл Первую симфонию Чайковского. Савелий заерзал на стуле, оглядываясь по сторонам, шокированный и накидкой пианиста, и тем, что пальцы его рук были унизаны драгоценными перстнями. Но не заметив на лицах зрителей удивления, а, наоборот, явное расположение к исполнителю, задумался над тем, что видит. Менялись номера, исполняемые пианистом, его накидки, а успех его у зрителей нарастал буквально с каждой минутой. Мало того — пианист позволял себе шутить между номерами, правда, шутил чаще над собой и своими одеяниями, но играл прекрасно, соблюдая чувство меры, играл популярные, доступные широкому зрителю симфонические произведения в сопровождении прекрасного симфонического оркестра. И тут Савелий понял, что Либераче решился, и удачно, на рискованнейший эксперимент: он нарушил традиционный образ классического пианиста, выходящего на сцену в строгом черном фраке, долго настраивающегося на игру с миной задумчивости и проникновения в суть исполняемого произведения, как правило, выученного наизусть и много раз отрепетированного. Он отнюдь не пародировал коллег. Он просто говорил зрителю о том, что искусство, тем более классическое, должно нести радость людям, не смотрите на меня с полными грусти или скорби лицами, сопереживайте — серьезному улыбайтесь, а иногда и радуйтесь вместе со мною, если есть чему. А мои дорогие накидки — это не похвальба богатством, а ирония над ним, я не трачу деньги на шикарные машины и виллы, а вынес их вам в виде одеяний на обозрение и для развлечения, зная, что вы интересуетесь, в какой необыкновенной накидке я появлюсь на сцене в следующем блоке номеров.

Играл Либераче замечательно и задорно и, как говорят артисты, завел до предела зал, обрушивший на него волны оваций. Захваченный непривычным для себя действом, искренне бушевал вместе с залом Савелий и уже не удивился, когда в конце представления Либераче спел нехитрую, но трогательную песенку о том, что душою он всегда вместе со зрителями, мысленно видит лицо каждого из них и будет видеть с любой высоты, даже с небес. К сожалению, Либераче через несколько лет умер от болезни, прозванной чумой двадцатого века. Савелий горевал о его гибели вместе с другими американцами.

Им понравился музыкальный эксперимент Либераче, но они буквально кричали от радости, выражая восхищение игрой традиционного классического скрипача Владимира Спивакова, на концерте которого Савелий побывал в городе Сан-Хосе. Пятитысячный зал был забит до отказа. А неподалеку, в Сан-Франциско, находился единственный в Америке театр с постоянной оперной и балетной труппой. Туда Савелий попасть не смог. Билеты были раскуплены на все спектакли сезона еще задолго до его начала.

Советский пианист Евгений Кисин, ныне пребывающий в Штатах, справедливо заметил, что в этой стране есть культура и бескультурье, но на симфонических концертах никогда не бывает пустых мест. И когда мне во время авторского вечера в Сан-Франциско один из русских эмигрантов сказал, что, по его мнению, американская доброжелательность, улыбки прохожих, неизменные благодарности за покупку и приглашение прийти еще, наигранны и неискренни, то я ответил ему, что даже если так, то мне приятнее встречать неискреннюю доброжелательность, чем искреннее хамство.

Савелия, уже после первой роли, заметили многие американские режиссеры и сетовали на его английский с европейским акцентом, на то, что не могут поэтому снимать его в своих фильмах.

Позднее, при встрече в Москве, Савелий рассказал мне, что у него свой импресарио в Голливуде, но часто, даже без его участия, он получает приглашения играть роли немцев, чехов, поляков, всех, кто говорит с европейским акцентом.

Савелий продолжал, как губка, впитывать в себя все лучшее, что видел в Америке. Но ему «опять чего-то не хватало», наверное, той популярности, что была на родине, и не массовой, а тех людей, которых он любил, к примеру, художников, по воскресеньям выставляющих свои картины в Измайловском парке. Эти в основном талантливые ребята, далекие от официального творчества, отторгнутые Союзом художников, любили Савелия. Стоило ему появиться среди деревьев парка, с прислоненными к ним картинами, как их авторы окружали его, интересовались его мнением о своих произведениях и в конце встречи фотографировались с ним на память. И это независимо от того, покупал ли он у них картины или просто смотрел их, что было чаще. Художники любили его не только за популярность, и он не был правозащитником или новатором в искусстве, что могло привлекать их в нем, а, наверное, единственным творческим человеком, который постоянно и искренне интересовался их работой. И они, сами люди ранимые и раненные тяжелой судьбой, видели в нем доброго и близкого им по духу человека. Савелий среди них чувствовал себя естественно и комфортно, не боялся высказаться откровенно, даже ошибиться в их искусстве или чего-то сразу не поняты Зато кругозор его расширялся. Он постоянно создавал себя как личность, становился увереннее в своих силах. Иначе не решился бы на поступок, круто изменивший его жизнь, не уехал бы от неимоверной популярности, притягивающей к себе цепями многих коллег и ныне готовых ради нее тусоваться где и с кем попало, лишь бы мелькнуть на телеэкране и попасть под милостивый взгляд начальства и, если сильно повезет, задружить с ним. Один из его коллег развлекал семью министра внутренних дел Щелокова, другой — внуков Брежнева, третий — министра культуры Демичева, а четвертый, несмотря на проходимость танка, все-таки выдворенный с многочисленных телепередач из-за вопиющей бездарности и пошлости, вновь возник на телеэкранах, найдя подход к прокурорскому начальнику. Савелий даже не думал о подобных делах, он был артистом кино и желал добиться успехов на своем любимом поприще, и, конечно, без какой-либо начальственной помощи. Не достигнув чего-то сам, он никогда не получил бы радости от успеха и, наверное, кем-то продвинутый и пробитый на удачную роль, сыграл бы ее без вдохновения, и мы не увидели бы на экране чудодейственной его улыбки.

Савелий стал человеком сильным, но не был, как говорят, сотворен из камня или железа. Я не уверен, что будучи, к примеру, писателем, он смог бы долгие годы, стиснув зубы и бедствуя, работать в стол, как наш великий писатель Фазиль Искандер.

Савелий, в промежутках между фильмами, снимался в рекламных роликах. Впрочем, это тоже работа.

На Западе не презирается никакая работа. Возможно, такому артисту, как Савелий Крамаров, не столь престижно сниматься в рекламе, как поначалу ездить в машине старой марки или одеваться в дешевых магазинах. Но Савелий продолжал совершенствовать свой английский. Он не отбросил цель — стать полноценным актером американского кино. А пока…

Рассказывает его брат, инженер-строитель Виктор Волчек — сын дяди Лео, о том, как случайно, находясь в гостях в Нью-Йорке, встретил в центре города, на Бродвее, Савелия, наряженного в форму полицейского. Он рекламировал какую-то кредитную карточку.

— Почему ты снимаешься так поздно? — удивился Виктор.

— Подумай! — улыбается Савелий.

— Вероятно, требуется затемнение? — предполагает Виктор.

— Сразу видно, что ты не американец, — улыбается Савелий, — ты не знаешь, что за съемки в ночное время муниципалитет берет с продюсера вдвое меньше денег, чем в дневное… трудность только для меня.

— Не любишь сниматься поздно? — говорит Виктор.

— Сниматься, да еще в хорошем фильме, могу круглые сутки, — говорит Савелий, поправляя фуражку, — даже в рекламе, пока не могу обойтись без нее. Трудность в том, что ночевать негде.

— А в гостинице? — удивляется Виктор.

Савелий мнется, но тут его зовет режиссер. Нужно отснять заключительный кадр. Савелий задирает подбородок и несет кредитную карточку, как флаг. «Смешно было очень, — вспоминает Виктор, — даже режиссер рассмеялся. Отсняли кадр и тут же стали убирать аппаратуру Спешно. Стоящий рядом полицейский хронометрирует пребывание кинематографистов на Бродвее».

— В чем же все-таки твоя трудность? — продолжает разговор Виктор.

— Снимать дешевый номер — негде. Рядом только дорогие гостиницы. А я присмотрел себе уникальный итальянский столик. Работа мастера восемнадцатого века. Американцы любят пышную и современную мебель, а я — старую, но сделанную от души, с выдумкой, вроде как для себя творил мастер, чтобы доказать себе, что он действительно способен создать что-то необычное и приятно удивить этим людей. Все, что собрал в Москве, отдал Маше. Сейчас собираю новую коллекцию. Лишних денег нет. Экономлю на чем могу.