Сборник "Этические уравнения"

В Муром «Хендэ» въехала в начавшихся сумерках, преодолев в общей сложности четыреста километров за четыре часа.

В летописях Муром – Максим читал об этом – впервые упоминался под восемьсот шестьдесят вторым годом как поселение племени «мурома». Уже в те времена он был крупным центром торговли с волжскими булгарами, купцами из черноморской Тавриды и смуглолицыми гостями с далекого Востока. Археологи часто находили на муромской земле арабские монеты восьмого века и изделия греческих мастеров.

Правили Муромом киевские князья – сын Владимира Святославовича Глеб, черниговские – Олег Святославич, московские – сын Владимира Мономаха Изяслав, и многие другие. Глеба муромцы сначала не пустили в город, узнав, что он собирается обратить их в христианскую веру. Поняв, что их «одолети невозможно», Глеб распорядился построить для себя укрепленное подворье на холме и возвел там небольшую деревянную церковь Спаса. Впоследствии на этом месте возник старейший в Муроме Спасский мужской монастырь. Но и после крещения Руси символ креста практически отсутствовал в философской концепции градостроительства Мурома. Лишь одна узорчатая четырехконечная фигура Троицкого собора отдаленно ассоциируется с крестом, но и она в смысловом контексте с другими изображениями читается иначе – как символ устойчивости мира: четыре стороны света, четыре времени года, четыре периода суток, четыре поры человеческой жизни.

Во времена татаро-монгольского нашествия (по другим источникам – обычных междоусобных войн) двенадцатого-тринадцатого веков деревянный Муром сгорел дотла. Но вновь был отстроен в четырнадцатом веке князем Юрием Ярославичем. И хотя много раз после этого город разрушали, грабили, жгли, он выстоял, оставаясь деревянным до шестнадцатого века. Даже кремль Муромский был деревянным. Потом начали строить каменные храмы: муромский мужской монастырь Благовещения, женский Троицкий, церковь Николы Набережного, дома местной знати – купцов Зворыкина, Черкасова, Коровина, Болховитинова, графа Шуйского, князей Веневитинова и Пожарского.

В девятнадцатом веке Муром настолько прославился изделиями из теста, что в его герб поместили три калача. К началу двадцать первого века эта слава несколько подувяла, однако пирожные, торты и булочки с маком здесь по-прежнему были хороши, в чем и убедились приезжие, попив чаю в первом же кафе в центре города.

Отметили они и своеобразный контраст городского облика. Чистый, красивый, ухоженный центр Мурома бурлил оживленной деловой жизнью, запруженный потоками машин, но стоило углубиться в прибрежные слободские переулки, и со всех сторон к тебе подступает тишина. Кругом деревянные дома с резными подзорами и ставнями, каменные старинные особнячки под еще по-весеннему негустыми кронами деревьев, скрипящие калитки осевших ворот, высокие лестницы с шаткими ступенями, спускающиеся с откосов берега к Оке среди намечающихся зарослей лопухов и крапивы. Словно оживают страницы какой-то давно прочитанной в детстве книги, оставившей в душе смутные, но теплые воспоминания.

Максим с трудом отвлекся от созерцания улицы. Насколько помнилось, на него всегда влияли старинные русские городки типа Ярославля, Почепа, Новгорода, Мурома, сохранившие запах старины.

Нашли улицу Московскую и дом номер шесть.

Стемнело, однако благодаря вспыхнувшим фонарям дом был виден хорошо, трехэтажный, похожий на особняк средней руки, с вывеской «Продукты» на фасаде – на первом этаже располагался магазин – и рекламой фильма «Дневной позор» на крыше.

– Иван Дрожжевич, – сказал Максим. – И Герман.

Шаман и Штирлиц вылезли из машины, скрылись за углом дома.

– А если его и здесь нет? – подал голос Кузьмич.

– Поедем в деревню, – сухо сказал Максим.

Помолчали.

– Можно, я тоже схожу, разомнусь? – не унимался Кузьмич.

– Сиди!

– Смотрите-ка, – показал пальцем в небо Писатель. – Птицы в шар собрались!

Максим выглянул из машины.

Действительно, над домом крутился ажурный птичий шар, из которого по одной и парами вылетали вороны, воробьи, трясогузки и снова возвращались в стаю.

– Я такое явление в Жуковском видел, – не особенно удивился Кузьмич, – когда мы за клиентом топали. Интересно, что их заставляет собираться в шар, какая сила? Или инстинкт?

– Это ты у них спроси.

К машине подошли Шаман и Штирлиц.

– Утверждать не берусь, но похоже клиент здесь, – доложил капитан. – В квартире разговаривают двое мужиков, я послушал сквозь дверь. Да и Иван Дрожжевич согласен с этим.

Все выжидательно посмотрели на Максима.

– Как стемнеет, будем брать, – вспомнил Писатель с улыбкой знаменитую фразу из фильма «Джентльмены удачи». – Будем ждать?

– Нет смысла ждать, – мотнул головой Максим. – Надо убедиться, что Гольцов здесь. Успеем еще… – Максим не закончил.

К дому медленно подкатила серая «Лада»-«семидесятка». И хотя номер у нее был местный, муромский, совпадение показалось удивительным. Точно такая же серая «клюква» принадлежала топтунам, следившим за Гольцовым в Жуковском.

– Командир, – тихо произнес Шаман.

– Вижу, – сквозь зубы ответил Максим. – Ты думаешь, это…

– Я чую!

Максим достал «Беркут», включил. Стрелка прибора пошла вбок, не зашкалила, но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод: неподалеку появился источник торсионного излучения.

– Работаем! Вариант «СНГ».

Никто не попросил расшифровки варианта, все и так знали, что СНГ означает «снег на голову».

Из серой «семидесятки» выбрались двое мужчин, одетые в потрепанные куртки и мятые штаны. Один был небрит, что служило признаком некоего класса, славящегося отсутствием общей культуры. Второй, низкорослый, с руками до колен, широкий, ощутимо мощный, имел небольшую головку, несоразмерную с шириной плеч, на которую была натянута вязаная шапочка. Оба скрылись за углом дома.

– Никто… – вполголоса проговорил Писатель.

– Что? – не понял Максим.

– Помните того задохлика в бейсболке, которого мы допрашивали в Жуковском? Он говорил, что они – никто. Эти с виду тоже никто и ниоткуда. Таких можно навербовать мешок.

– Или закодировать.

– Вот-вот.

– За ними! – коротко приказал Максим.

Кузьмич и Писатель вылезли из кабины, обошли дом, исчезли. Следом двинулись Шаман и Штирлиц. Последним вышел Максим, придвинул к губам усик рации:

– Не спугните.

– Обижаешь, начальник, – прилетел укоризненный ответ Кузьмича.

Мельком глянув на «семидесятку», внутри которой остался только водитель, Максим последовал за подчиненными. Он был почти уверен, что пассажиры «семидесятки» приехали сюда неспроста, их интересовал Гольцов.

Во дворе дома его ждал Шаман:

– Они вошли в подъезд. И они вооружены, я чую.

– Жди здесь, Иван Дрожжевич, последи за водителем.

Максим вошел в подъезд. Дверь здесь хотя и имела домофонное устройство, но была открыта настежь.