Сборник Поход «Челюскина»

Работа шла быстро. Люди спокойны, деловиты. Испуг отдельных товарищей растворялся в дружной, красивой работе.

Капитан Воронин и Отто Юльевич Шмидт как полководцы избрали удобное место на кормовой части спардека по правому борту. Оттуда им прекрасно была видна картина выгрузки. А «грузчики» при виде спокойных лиц командиров бодрились, еще сильнее напрягая мускулы. Картина труда! И казалось, будто все происходит в обычной «мирной» обстановке.

Внезапно «Челюскин» вздрогнул и быстро пошел назад, сопровождаемый скрипом и шорохом льда.

Наблюдая движения судна, я ощущал за него боль. Я знал: что-то большое, страшное, хотя еще не осознанное полностью, должно сейчас произойти.

Грохот гигантского тороса нарастал. Ледяная гряда, меняя профиль, обняла нас полукольцом. Она безжалостно смыкала эти объятия.

Так же внезапно «Челюскин» остановился. Град металлических ударов пробежал по корпусу. Где-то ломался металл. Вахтенный, подбежав ко мне, быстро, взволнованно проговорил:

— Михаил Гаврилович, левый борт продавило!

Мы побежали смотреть повреждение.

Я заглянул за борт и увидел разрушения обшивок корпуса.

Доложил капитану. Владимир Иванович осмотрел левый борт и вернулся на свое место.

Промерили воду в трюме № 2. Ее было уже 30 сантиметров. Вода быстро прибывала. Распоряжение об откачке воды выполнить было невозможно. В машинно-котельном отделении оказались большие повреждения. Через несколько минут измерили воду в том же трюме, и футшток показал полтора метра.

К этому времени разгрузка корабля развернулась. Одни выгружали радиоаппаратуру; другие — меховую одежду, камельки, трубы, [299] палатки, войлок; третьи — фанеру, кирпич, глину, песок и многое другое. Выгрузка продовольствия шла своим чередом.

Судно садилось на нос.

Сжатие льда прекратилось.

Через открытые двери кают можно было видеть разорванный борт: разрыв шириною около полуметра. В каюты метет снег… Тоскливо в холодных коридорах «Челюскина».

В машинном отделении темно, как в колодце. Журчит вода. Машины затопляются. Неприятно смотреть в эту темноту. Я хлопнул дверью и вышел на палубу.

На пути пугливый вопрос одной из женщин:

— Что там такое?

Коротко, умышленно полушутя, отвечаю:

— Все в порядке.

По дороге в штурманскую рубку встречаю вереницу людей. Они выносят радиоаппаратуру, большие кули со спальными мешками и теплой одеждой.

В штурманской три помощника укладывают на стол ценные навигационные приборы. Мрачно, неприветливо и здесь. Стены опустели. На одной из них — ненужный теперь хронометр, а на другой — судовые часы невозмутимо продолжают свой ход времени… Выношу сверток с судовыми журналами и приборы. Хронометр требует аккуратного обращения. Его бережно принимает на льду Петр Петрович Ширшов и уносит в единственную палатку Факидова. которая в этот же день стала центром нашего лагеря.

На взломанный у правого борта лед с палубы сбрасывают мешки с одеждой и обувью. Подхваченные ветром летят большие листы фанеры. Карабкаясь на неровном льду, люди подхватывают и оттаскивают от судна выброшенное.

«Челюскин», задрав корму, погружался носом.

Владимир Иванович Воронин проверил количество выгруженного на лед жидкого топлива и дал распоряжение выбросить еще несколько бочек. Не надо было терять времени на сбор людей. Одно слово — и указанные места заняты. Выгрузку производили ручной лебедкой на левый борт.

На верху трюма № 3, где было заготовлено продовольствие, все опустело. Из трюма выгружали дополнительно сахар, рис и другие продукты.

Плотник Шуша руководит спуском на лед шлюпок-ледянок. Носовые трюмы уже затоплены. Вода бурно разливается по твиндекам. [300]

Я получаю распоряжение выгрузить на лед самолет «Ш-2», стоящий на трюме № 1. Группа освободившихся от выгрузки людей при участии боцмана Загорского и бортмеханика Валавина развернула машину. Бросили на трюм доски. Они легли почти горизонтально, уткнувшись концами в лед.

Судно заметно уходило из-под ног. Вот-вот вода должна хлынуть на палубу. Вызвал на помощь людей, и буквально почти на руках мы вынесли «Ш-2» на лед невредимым.

Словно дождавшись выгрузки, вода хлынула на носовую палубу через борт.

Наш последний судовой аврал заканчивался. Выносили постели, одеяла, носильные вещи. Много людей уже было на льду.

Я доложил капитану и Отто Юльевичу, что самолет выгружен без повреждения, и получил разрешение вынести из каюты самое необходимое.

В валенках и тулупе, хлюпая по воде, я пробрался в свою, самую носовую каюту по левому борту.

Рванул дверь. Она заклинилась за выдернутый из-под койки шкаф. Мелькнула страшная мысль: неужели из-за этого погибать? Вспотевший, я выбрался на кормовую палубу. Но тут же вспомнил, что оставил в каюте самое ценное — мой дневник! Дневник, который я вел полгода, записывая почти каждые сутки…

Я побежал обратно. В каюте воды чуть не до колен. Холодом обдает ноги. Схватил дневник, недочитанную третью книгу Шолохова «Тихий Дон» и большими прыжками выбежал из коридора. Вещи отнес на лед матрос Ткач.

Поднимаюсь в штурманскую. Одиноко в углу стоит забытый, привинченный к столу второй хронометр. Как внимательно я обращался с ним, неизменно заводя его каждый день! А теперь рванул за ремень ящика, он треснул, и на столе осталась лишь одна дощечка на двух шурупах от донышка футляра.

Еще раз вернулся за разной мелочью. Дублер старшего помощника капитана В. Павлов завязывал в узел флаги международного свода сигналов. Из развалившегося ящика выбрасывали банки консервов.

«Челюскин» резко начинает погружаться носовой частью.

Последняя команда капитана: «Все на лед! покинуть судно!»

Сходня свернулась. Потеряв равновесие, я сел на лед. Быстро вскочив, увидел лежащего близко у борта капитана и навалившееся на него бревно.

А Могилевич, только что стоявший спокойно с трубкой в зубах, [301] видимо поскользнувшись, прыгнул не на лед, а на палубу. Со льда, тревожно надрываясь, кричали:

— Борис, Борис, прыгай скорее!

Могилевич рванулся к корме. Бочка сшибла его с ног.

Больше Могилевича не видели. Он остался на судне.