Сборник Попаданец

— А что ты нам предлагаешь? — Он вновь устало рухнул на стул. — На коленях ползать перед тобой, сопляком, вымаливая милости? Ты знаешь, сколько таких как ты, напыщенных родовитых ублюдков, мы повидали на своем веку? Мы не рабы, мальчишка, мы не прислуга вам, людям, мы не хотим жить дружно и носить друг другу пироги на праздники. Мы хотим, чтобы нас наконец-то оставили в покое и не лезли к нам! Не учили нас, не забирали то, что наше по праву!

Прекрасно. Просто великолепно. Гордыня! Не зря в христианстве это один из самых тяжких грехов. Да уж, именно это чувство привело по преданиям возлюбленного ангела Господня к падению в недра земные. Именно так Светоносный lucifer стал тем, кем он стал.

— Что, хочешь сказать, что ты лучше? — Он презрительно скривил губы. — Честней, умней, благородней? Ты бы наверняка сжалился над бедными сиротками, милостиво взмахом руки разрешив им постоять у тебя на пороге. Тихонечко, чтобы не шумели и не натоптали мусора, ведь так, малец? Ты думаешь, что ты другой и чем-то лучше сотни таких же, как и ты?

— Знаешь. — Я задумчиво смерил его взглядом. — Пожалуй, ты прав.

— Прав? — Он как-то оторопел от моих слов.

— Да-да. — Невесело улыбаюсь я ему. — Нет безгрешных. Не бывает таких. Но мой грех, увы, не тот, в котором ты меня обвиняешь.

— Не понял? — Он напрягся, напоминая сжатую пружину.

— Я не умею прощать. — На его немой вопрос просто пожимаю плечами. — Я понял тебя, Арнольд, нет, в самом деле, понял и даже принял твою правду. Это действительно страшно то, что мы все здесь к этому дню натворили. Но, увы, гнев во мне превыше всего.

— Что это значит? — Он медленно встал, расправляя складки на своей запыленной и промокшей мантии мага.

— Это значит, что ты сейчас полезешь в петлю, либо же к заходу солнца солдаты порубят твою красавицу на куски и скормят потом собакам. — Я похлопал ладонью по брусу виселицы, у которой сидел и опирался спиной.

— Ты что, идиот? — Он вскинул брови. — Да я же один могу убить всех, кто проживает на твоих землях! Я один могу стереть с лица земли все твои замки и города, всю твою армию и даже птиц в небе, пролетающих над этой проклятой землей!

— Вот именно поэтому я и говорил, что, к сожалению, могу лишь одного из вас покарать. — Я устало вздохнул. — На тебе я не могу даже волосок на голове поправить, а потому твоя королева у меня, и весь мой грех ляжет на кого-то одного из вас. Здесь и сейчас я даю тебе шанс спасти свою любимую и самому отправиться на виселицу. Хотя у тебя есть, что тут скажешь, прекрасная возможность остаться живым, но утратить навсегда свою половинку. Даже не знаю, Арнольд, что тебе выбрать, может быть, ты потом сможешь залить боль утраты моей кровью? Может быть, месть поможет тебе в будущем снова жить как ни в чем не бывало.

— Это жестоко. — Он стоял, с каким-то внутренним ужасом глядя на меня. — Так не должно быть. Так не бывает.

— Знаешь. — Я посмотрел ему в глаза. — Мне самому страшно от того, что я делаю, но я не могу себя остановить.

— Ты безумен! — вскричал он. — Как ты вообще дошел до этого?!

— Не знаю. — Я покачал из стороны в сторону головой. — Мне просто было очень больно, когда ты отнял у меня близких, а потом… потом пришло это решение.

Мы замолчали, каждый думая о своем, Арнольд пару раз порывался что-то сказать, но вновь замолкал, встречаясь со мной взглядом. Мне действительно в какой-то момент стало все равно, убьет он меня или нет, я словно оцепенел внутри, лишь холодным умом сквозь бойницы глаз понимая, что творю нечто невообразимо ужасное, что-то, без чего и из-за чего мне теперь никогда не будет покоя.

Из-за мокрой одежды на руках и скулах Жеткича стала проступать его вязь татуировки в виде крупной чешуи. Это чернила кракена. Именно ими он ее делал, потому и не видна была, пока на кожу не попадала вода. Фанатик. Или просто влюбленный, что в данном конкретном случае считай одно и то же, метался между, не в силах принять решения. Он то печально опускал руки и голову, то порывался подскочить ко мне, чтобы, по всей видимости, разорвать на куски. Мне же больше нечего было ему сказать, в полной тишине я наблюдал, как удлинялись тени и постепенно солнечный бег завершался, уступая место грядущей и такой неизбежной ночи.

— Арнольд, — через какое-то время все же произнес я. — Пора.

— Не надо, прошу. — У него покатились слезы по лицу.

— Пора. — Я махнул рукой в сторону горизонта. — Солнце почти скрылось.

— Будь ты проклят! — Стул опрокинулся, он заходил нервно из стороны в сторону. — Ты не человек, так нельзя поступать!

— Не тебе говорить о человечности. — Я устало прикрыл глаза. — Пора делать выбор!

— Как я могу быть уверенным, что ты ее отпустишь?! — Он упал на колени рядом со мной. — Поклянись, что не обманешь!

— Клянусь, Арнольд Жеткич, что я и пальцем не трону твою королеву. — Я отвернулся, мне было неприятно смотреть на его умоляющий взгляд. — Только один возьмет на себя грехи за двоих.

— Зови своего капитана, барон, он человек чести, пусть станет поручителем за твои слова. — Жеткич с трудом поднялся, подступаясь к тумбе-возвышению, подставке, последней ступенью к виселице. Я взмахом руки подозвал одного из гвардейцев, отдавая ему приказ позвать Гарича.

— Барон? — Гарич, с вызовом глядя на мага, взошел к нам на эшафот. — Я в вашем распоряжении.

— Гарич. — Я кивнул капитану. — Засвидетельствуй мои слова о том, что после смерти господина Жеткича я обязуюсь и клянусь отпустить королеву Камхельт, не причинив ей никакого вреда.

— Я — Гарич Ол'Рок, принимаю ваши слова и с готовностью становлюсь порукой им! — Он прижал свой громадный кулак к груди.

— Ну что ж… — Доски заскрипели под весом Арнольда Жеткича. — Так тому и быть, прощайте, и будь ты проклят, маленький ублюдок.

Он сплюнул мне под ноги, видимо даже хотел напоследок окинуть презрительным взглядом, только вот я не смотрел на него, мне это было уже неинтересно. Куда интересней было наблюдать за алыми облаками, ярко окрашенными уже практически скрывшимся солнцем.

Неужели это я? Неужели это все происходит по-настоящему? Как так получилось, что мне приходится убивать?

Скрип затих.

Арнольд часто-часто задышал, было слышно, как он то ли судорожно сглатывает, то ли пытается задавить рвущееся из груди рыдание. Еще вздох, мощный, отчаянный, знаете, словно пловец перед броском в холодную воду… толчок и хрип. Страшный, жуткий, от которого сердце замерло, я даже на мгновение забыл, как дышать. Агония, я не смотрел на него, но поскольку сидел прямо под петлей, видел, как судорожно мельтешат его ноги.

— Все, барон, — констатировал Гарич, подходя ближе к телу мага. — Его больше нет.

Я закрыл глаза, отрешаясь от бренного мира и погружаясь в астральную проекцию. Да, ошибки быть не должно, тело мага больше не являлось носителем искрящейся и бурлящей жизни. Все застыло, все замерло, нити энергетических потоков организма завершили свой бег, и более не видно пунцово-алой точки пульсирующего сердца. Нет. Его больше нет, мага, защитника, влюбленного в какую-то свою мечту. Он сделал выбор и собственноручно претворил его в жизнь. Грешный святой. Так, наверно, его стоило бы назвать? Ради своих целей, каких-то внутренних принципов и амбиций он готов был и пошел до конца, жертвуя самым ценным ради… любви? Тяжело, очень тяжело ворочались мысли в моей голове, наполняя душу и руки сумбурной дрожью из смеси страха и презрения к самому себе. Я чудовище. Боже, какое же я чудовище!