Сборник рассказов

– К делу, Володя, к делу, - тихо заскулил Кошмариков, сжимая пальцы.

– Сахарку, сахарку подложи, Вася, - прослезил Косицкий.
– Я ведь от тебя сластеной стал... Ну так вот... Зинка эта была с норовом... Ну, а Коля парень стильный, фотокорреспондент, в Минске бывал. Стройной такой, как лошадка. Бабий угодник, - вдруг взвизгнул Косицкий, пролив чай.
– Ну так вот. Отказаться Коля не мог. Я скорее, говорит, фотокорреспонденцию дам похуже, но как пред бабой не осрамлюсь, так и в рубашке неглаженой не выйду... Ну, известно, кобель, - хихикнул Косицкий.
– А Зинка-то баба рыхлая, пузатая, не французская... Сначала было ничего... Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается... Николай покурил, Зинка-то грехи в детском корытце смыла и ушла к себе телявизор смотреть... Он ей звонит через час и говорит: "Плохо мне что-то, Зин, приезжай..." Зинка ему отвечает: "А ты телявизор посмотри, радио послушай. Потом в кино сходи". Николай подумал и проговорил: "У меня завтра работа", - и повесил трубку... Вечером она приезжает, а он уже холодный... На диванчике лежит, точно газету читает.

– А о чем думал перед смертью, а?!
– бросился на него Кошмариков.

– О чем думал... Это выяснить надо. Опять же через Зинку, - озаботился Косицкий.

– Володь, и на работе надо разнюхать реакцию. К мамаше я сам съезжу. Похороны только б не пропустить, - потирая руки, урчал Кошмариков.
– За дело, за дело берись. Вареный, - пожурил он Косицкого.

– Порки надо б починить, Вася, - засуетился Володя.
– Чай не в театр идем, а на кладбище.

– Ну, брось, надоел. Агитатор, - фыркнул Василий Нилыч.

Косицкий скрылся. Кошмариков погладил брюхо и задумался. "Прежде всего я поеду к бабе", - решил он, почувствовав прилив сил. Вообще последнее время эти силы вспыхивали в нем только когда умирали его близкие.

"От бабы поеду в парикмахерскую, - продолжал он.
– Начиститься надо, нахохолиться - и к мамаше..."

Часа через два, ошалевший от сытости, он выползал из грязной конуры на улицу - от бабы. И все время вспоминал образ умершего Голды.

Мокренький и слегка слабоумный, Кошмариков влез в парикмахерскую. Он не отрываясь смотрел на себя в зеркало, корчил мысленные рожи, сублимировал движения горла, а в мозгу все время вертелась мысль: о чем же думал Голда за секунду до смерти?

Неузнаваемый, Кошмариков проскочил в переулок. В своем парадном костюме, теперь побритый и постриженный, он выглядел как наглый и молодящийся франт. В довершение всего он купил в комиссионном тросточку и, помахивая ею, холеный и надушенный, бойко вилял по тротуару. От удовольствия он даже слизывал с губ капли дождя.

Мамаша Голды - Варвара Никитишна - ахнула, открыв ему дверь.

– Василий Нилыч, никак, вы женились, - пробормотала она.

– Ничуть нет. Варвара Никитишна; я соболезновать пришел, - сказал Кошмариков и, не спрашивая разрешения, как хозяин, прошел в комнату.

Варвара Никитишна, заплаканная, прошла за ним.

– Чайку бы с вареньем попить, мамаша!
– высказался Кошмариков, развалясь на диване...

Вскоре Василий Нилыч стал необычайно говорлив, чай пил помногу, торопясь, обжигаясь; поминутно вскакивал, подбегал к различным вещам, книгам, безделушкам и блудливо спрашивал: "Это покойного?!" Вещи покойного обнюхивал и чуть к свету не подносил, рассматривая. Мамаша Варвара Никитишна по простоте душевной думала, что он не в себе от горя. Но Василий Нилыч именно был в себе; он даже похлопывал себя по ляжкам. Ему вдруг вошла в голову шальная мысль лечь в постельку, где нередко ночевал покойный, заходя к мамаше на ужин. Лечь так, свернуться калачиком и подремать сладенько-сладенько под томную музыку - Шопена, скажем. Но он боялся, что Варвара Никитишна вызовет психиатра.

– Когда будут похороны, мать?!
– весело закричал он на Варвару Никитишну.

– Завтра с утра, Вася, - беспокойно ответила Варвара Никитишна, - в Кузьминках.

Под конец Варвара Никитишна совсем обомлела и, не зная, что подумать, разрыдалась. А на Кошмарикова напал нелепо-трансцендентный, но вместе с тем животный страх, что он может в этой комнате умереть. Одновременно давешнее веселье било через край. Поэтому Кошмариков пел песни, плевался, легонько матерился и убежал, захватив с собой рваный носок покойного...

А на следующий день были похороны. Василий Нилыч встал рано утром и почему-то пошел пешком. Косицкий приехал в Кузьминки еще с вечера и заночевал в сарае. Кошмариков прискакал вовремя, но усталый, злой и с ходу голодно спросил: "Где гроб?"

– Запаздывають, Вася, - засуетился Косицкий.

– А может, ты проглядел, губошлеп, - уже похоронили... Надо было задержать... Убью, курва, - надвинулся Кошмариков.

– Что ты, Вася, что ты! Я все кладбище обегал. Запыхался. Никого нет, юлил Косицкий.

Гроб и правда запаздывал. Наконец он появился. Все пошло как по маслу. Кошмариков вертелся, расталкивал всех и норовил быть поближе к гробу. Он начисто забыл все то доброе и хорошее, что делал для него Голда, и сосредоточился на двух-трех мелких пакостных обидках. Сердце его ныло от сладострастного отмщения; "вот тебе, вот тебе", - приговаривал он про себя, тихо взвизгивая. Он даже не ел, а весь ушел в мысли и созерцание мертвого лица.

В это время опять почему-то произошла задержка; гроб поставили около кустов.

Тут-то из-за дальних деревьев, на почтительном расстоянии, раздались истошный крик и звон гитары. Это Володя Косицкий пропивал заработанные четыре рубля.

Кошмариков кинулся к нему. Володя плакал.

– Грустно, Вася, - ныл он.
– И денег мало.

И вдруг Косицкий вовсю запел, обнажив крысиные зубки.

– Уймись, Володя, - увещевал его Кошмариков.
– На нас смотрят. Сорвешь мне весь транс...

Гроб между тем двинулся с места, Кошмариков пугливо обернулся и, дружелюбно-многозначительно хлобыстнув Косицкого по животу, побежал за гробом. Через несколько минут он опять включился в торжество и умиление.

Но вскоре Кошмариков осознал, что в последний раз видит лицо друга. Да и момент перед засыпанием в могилу был какой-то тревожно-сумасшедший, точно всех хоронили Поэтому Вася иногда впадал в какое-то дикое, инфантильно-олигофренное состояние: то ему хотелось захохотать, то всплакнуть от жалости к себе, то брыкаться. Но когда гроб засыпали и вместо лица Николая оказалась земля, Кошмариков опять вошел в прежнее горделиво-возвышенное состояние. Он даже стал важно приподнимать с земли упавшую Варвару Никитишну. Помахивая тросточкой, франтовитый, он прохаживался между оцепеневшими провожающими.

– Строг, строг, строг Василий Нилыч к людям, строг, - перешептывались они.

Но они были живые, и Василий Нилыч был к ним равнодушен. Отделившись от них, он засеменил вперед, по дорожке, веселый и удовлетворенный, как после удачного любовного свидания. Какая-то сила несла его на своих крыльях. У входа к нему выбежал немного отрезвевший Косицкий.

Кошмариков схватил его за ворот.

– Володя, учти, - сказал он.
– Нужна цепная реакция. Одного Голды мало. Я не насыщусь. Ищи мертвецов, хоть дальних... Понял?