Сборник рассказов
Шрифт:
Пусть ругается. Он же знает, что на меня бесполезно ругаться — я всегда все делаю по-своему. Потому что я Его дочка. Папина. Папина дочка.
Автобус въехал в Москву.
Мимоходом
17-10-2012
— Ну, показывай, показывай! — Ершова вошла на кухню, потирая руки, и улыбаясь как дедушка Ленин на обложке книги Бонч-Бруевича. — Это оно?
— Да. — Я смахнула пылинку со своего нового приобретения тряпкой. — Ну как? Нравится?
— Ничо. Хорошенький. Но
— Я вчера с чёрной была. Ахуенно всё смотрелось, кстати.
— Ну, чёрная — это ж классика. С чёрным всё смотреться будет. Только пиджак новый купи.
— Кому? Себе?
— Нахуя тебе пиджак? Ему, вон, купи. Красивый же парень, а лапсердак у него с Козельской трикотажной фабрики. К тому ж, перешитый из дедушкиной робы, в которой он БАМ строил. — Ершова потрепала Сашку по русой головушке: — А годков-то тебе сколько, малец?
Сашка не ответил. Собственно, он со вчерашнего вечера ещё ни слова не сказал. Вернее, с ночи. И утром я даже потыкала в него пальцем на предмет узнать: он там живой ещё вообще? Поэтому я ответила за него:
— Девятнадцать.
Ершова нахмурилась. Схватила кухонную тряпку. Поплевала на неё. Протёрла Сашкино лицо. Выкинула тряпку. И повернулась ко мне.
— Ой, нехороший возраст, Лида. Было б хотя бы двадцать два, а тут совсем же… Ведь сдохнуть мог.
— Мог.
— Вот. И давно он такой?
— Со вчерашнего дня.
— Совсем не говорит?
— И есть отказывается.
— Помрёт он у тебя. Помрёт! — Хрипло каркнула Ершова и закашлялась. — Купи ему пиджак, пока не поздно. Ты где его подобрала?
Я вздохнула. Сашку я подобрала в прямом смысле на улице. Вчера вечером. Мне было скучно, а на улице лето. А во дворе лавочка. А над лавочкой живописная берёза. И я там сидела.
Короче, кому я вру? На лавочке той я ровно пять минут сидела, пока какой-то юный пионер из детской организации, тусовавшейся через пять метров от меня, не подошёл с опрометчивым вопросом на предмет узнать сколько времени.
А потом, узрев у пионеров полупустой ящик пива, и справедливо рассудив, что этой дозы им вполне достаточно, чтобы не признать во мне двадцатишестилетнюю тётку, я телепортировалась в самое нутро детской организации с целью внести туда хаос и немного сексуальности в стиле mature.
Пиво — это пойло пролетариата, к коему я себя вот уже недели две как не относила, с подачи Ершовой же («Лида, пожилые женщины должны брать манерами, понимаешь? Манерами! Купи себе кольцо с фальшивым рубином, научись мудро ухмыляться в усы, и попивай коньяк из трёхлитровой рюмки — я такую в кино видела. Ты антиквариат, а не секонд хэнд, ёбана!»)
В общем, пиво пить было запрещено, и я купила коньяк. Трёхлитровой рюмки в магазине не оказалось, но это всё детали. Коньяк, вероятней всего, я всё же выпила. Иначе как объяснить утреннее наличие одного из вчерашних пионеров в своей кровати, да ещё в состоянии овоща?
То, что пациента зовут Сашей — я прочитала в его паспорте. По карманам я шарить не приучена, но паспорт почему-то лежал прямо на подушке. Не иначе, я вчера пионера на нём присягать в верности заставляла.
Есть у меня такая привычка нехорошая. Рассказывали.Пациент был всем хорош: молод, голубоглаз, в хорошей физической форме, и почему-то вызывал умиление и желание купить ему немного сахарной ваты на палочке. А ещё он отлично гармонировал с моим гардеробом, совершенно не подчёркивая нашу семилетнюю разницу в возрасте. Большая редкость по нынешним временам. Не стыдно и Юльке похвалиться.
— У него же мама есть, Лида. — Ершова сверлила меня глазами. — И, полагаю, эта мама тебе в дочери годится. А значит, она моложе и сильнее тебя, понимаешь? Её чадо дома не ночевало. И придёт домой вот такое. И вполне справедливо будет, если та мама примчит сюда и отпиздит тебя гладильной доской. Прячь ножи.
Я заёрзала. Пиздюлей не хотелось. Потыкала в Сашку пальцем. Он не пошевелился. Внутри меня забурлила паника.
— Ершова, у меня рука не поднимется его убить. Посмотри на него — он милый.
— А психику ребёнку ломать рука у тебя поднялась? — Ершова повысила голос. — Тело белое терзать когтями нарощенными не стыдно было? Телесами своими морщинистыми в лицо невинное тыкать могла? Тогда перестань пиздеть — иди, и прикопай его за Мкадом, я место хорошее знаю — всплывёт только в 2018 году в Люберцах.
— Не надо! — вдруг пискнул Саша, а мы с Ершовой вздрогнули. — Я люблю Лиду. Я на ней женюсь.
Секунд тридцать мы молчали. А потом Юлька заголосила:
— Батюшкиииииииии! Да что ж она с тобой сотворилааааааааааа? Да зачем же ты так ебанулсяяяяяяя? Да на кого ж ты мамку свою оставил-тооооооооо?
Я хрустнула шеей, и твёрдо опустила руку на Ершовское плечо:
— Отставить вой. Пациент заговорил. Это уже хорошо. Плохо другое: нам нужны наркотики. Саше нужно стереть память, а бить его у меня рука не поднимется, я уже говорила. У тебя есть наркотики?
— У меня есть зелёнка, элеутерококк, и перцовый сука пластырь! Откуда у меня наркотики?! — Взвизгнула Ершова, и снова заныла: — Лида, он тебя спалит, вот увидишь! Вот не уследишь, а он уже шмыг за дверь, к маме побежал вот с таким еблом, и жди потом сватов со свиноколом, невестушка! Он же адрес твой, небось, до самой смерти не забудет!
— Люблю…. — Саша не хотел возвращаться к жизни. — И женюсь.
— Вот. — Ершова посмотрела на меня как партизан на фашиста: — На твоей же совести будет. Не жалко?
— Жалко. — Я обняла Сашку, и как-то автоматически прислонила к его пиджаку свою бежевую сумку. — А хорошо, да?
— Прям то, что надо. — Юлька спохватилась. — Но ты про маму его думай. Про маму. Ты погляди: какие у него мышцы! А если у него мама КМС по тяжёлой атлетике? Кто тебя хоронить-то будет? На меня не смотри, у меня финансовый кризис и вообще я дуракам деньгами не помогаю даже посмертно. Делать-то что будем?
Я вздохнула. На похороны свои я собиралась начать копить со следующего месяца, и опасения подруги разделяла. Хотя, конечно, не верила в маму-спортсменку. Но у меня самой сын растёт, и я, ниразу не спортсменка, за пять секунд прикопала бы престарелую нимфоманку, покусившуюся на тело моего ребёнка. Особенно, если б у моего сына было бы такое лицо как сейчас у Саши.