Вероятно, в жизни предыдущейЯ зарезал и отца и мать,Если в этой — Боже Присносущий! —Так позорно осужден страдать.Каждый день мой, как мертвец, спокойный,Все дела чужие, не мои,Лишь томленье вовсе недостойной,Вовсе платонической любви.Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,В Африку, как прежде, как тогда,Лечь под царственную сикоморуИ не подниматься никогда.Бархатом меня покроет вечер,А луна оденет в серебро,И быть может не припомнит ветер,Что когда-то я служил в бюро.
Мой альбом, где страсть сквозит без меры...
Мой альбом, где страсть сквозит без мерыВ каждой мной отточенной строфе,Дивным
покровительством ВенерыСпасся он от ауто-да-фэ.И потом — да славится наука! —Будет в библиотеке стоятьВашего расчетливого внукаВ год две тысячи и двадцать пять.Но американец длинноносыйПроменяет Фриско на Тамбов,Сердцем вспомнив русские березы,Звон малиновый колоколов.Гостем явит он себя достойнымИ, узнав, что был такой поэтМой (и ваш) альбом с письмом пристойнымОн отправит в университет.Мой биограф будет очень счастлив,Будет удивляться два часа,Как осел, перед которым в яслиСвежего насыпали овса.Вот и монография готова,Фолиант почтенной толнрены:«О любви несчастной ГумилеваВ год четвертый мировой войны».И когда тогдашние Лигейи,С взорами, где ангелы живут,Со щеками лепестка свежее,Прочитают сей почтенный труд,Каждая подумает уныло,Легкого презренья не тая:— Я б американца не любила,А любила бы поэта я.
Портрет
Лишь черный бархат, на которомЗабыт сияющий алмаз,Сумею я сравнить со взоромЕе почти поющих глаз.Ее фарфоровое телоТомит неясной белизной,Как лепесток сирени белойПод умирающей луной.Пусть руки нежно-восковые,Но кровь в них так же горяча,Как перед образом МарииНеугасимая свеча.И вея она легка, как птицаОсенней ясною порой,Уже готовая проститьсяС печальной северной страной.
Ночь
Пролетала золотая ночьИ на миг замедлила в пути,Мне, как другу, захотев помочь,Ваши письма думала найти,— Те, что вы не написали мне…А потом присела на кроватьИ сказала: «Знаешь, в тишинеХорошо бывает помечтать!«Та, другая, вероятно, зла,Ей с тобой встречаться даже лень,Полюби меня, ведь я светла,Так светла, что не светлей и день.«Много расцветает черных розВ потайных колодцах у меня,Словно крылья пламенных стрекоз,Пляшут искры синего огня.«Тот же пламень и в глазах твоихВ миг, когда ты думаешь о ней…Для тебя сдержу я вороныхНеподатливых моих коней».Ночь, молю, не мучь меня! Мой рокСлишком и без этого тяжел,Неужели, если бы я мог,От нее давно б я не ушел?Смертной скорбью я теперь скорблю,Но какой я дам тебе ответ,Прежде чем ей не скажу «люблю,И она мне не ответит «нет».
Об озерах, о павлинах белых...
Об озерах, о павлинах белых,О закатно-лунных вечерах,Вы мне говорили о несмелыхИ пророческих своих мечтах.Словно нежная ШахерезадаЗавела магический рассказ,И казалось, ничего не надоКроме этих озаренных глаз.А потом в смятеньи [....] туманныхМне, кто был на миг ваш господин,Дали два цветка благоуханных,Из которых я унес один.
Однообразные мелькают...
Однообразные мелькаютВсе с той же болью дни мои,Как будто розы опадаютИ умирают соловьи.Но и она печальна тоже,Мне приказавшая любовь,И под ее атласной кожейБежит отравленная кровь.И если я живу на свете,То лишь из-за одной мечты:— Мы оба, как слепые дети,Пойдем на горные хребты,Туда, где бродят только козы,В мир самых белых облаков,Искать увянувшие розыИ слушать мертвых соловьев.
Последнее стихотворение в альбоме
Отвечай мне, картонажный мастер,Что ты думал, делая альбомДля
стихов о самой нежной страстиТолщиною в настоящий том.Картонажный мастер, глупый, глупый,Видишь, кончилась моя страда,Губы милой были слишком скупы,Сердце не дрожало никогда.Страсть пропела песней лебединой,Никогда ей не запеть опять,Так же как и женщине с мужчинойНикогда друг друга не понять.Но поет мне голос настоящий,Голос жизни близкой для меня,Звонкий, словно водопад гремящий,Словно гул растущего огня:«В этом мире есть большие звезды,В этом мире есть моря и горы,Здесь любила Беатриче Данта,Здесь ахейцы разорили Трою!Если ты теперь же не забудешьДевушку с огромными глазами,Девушку с искусными речами,Девушку, которой ты не нужен,То и жить ты, значит, не достоин».
Богатое сердце
Дремала душа, как слепая,Так пыльные спят зеркала,Но солнечным облаком раяТы в темное сердце вошла.Не знал я, что в сердце так многоСозвездий лепящих таких,Чтоб вымолить счастье у БогаДля глаз говорящих твоих.Не знал я, что в сердце так многоСозвучий звенящих таких,Чтоб вымолить счастье у. БогаДля губ полудетских твоих.И рад я, что сердце богато,Ведь тело твое из огня,Душа твоя дивно крылата,Певучая ты для меня.
Синяя звезда
Я вырван был из жизни тесной,Из жизни скудной и простой,Твоей мучительной, чудесной,Неотвратимой красотой.И умер я… и видел пламя,Невиданное никогда,Пред ослепленными глазамиСветилась синяя звезда.Преображая дух и тело,Напев вставал и падал вновь,То говорила и звенелаТвоя поющей лютней кровь.И запах огненней и слащеВсего, что в жизни я найду,И даже лилии, стоящейВ высоком ангельском саду.И вдруг из глуби осияннойВозник обратно мир земной,Ты птицей раненой нежданноЗатрепетала предо мной.Ты повторяла — «Я страдаю»,Но что же делать мне, когдаЯ наконец так сладко знаю,Что ты лишь синяя звезда.
В этот мой благословенный вечер...
В этот мой благословенный вечерСобрались ко мне мои друзья,Все, которых я очеловечил,Выведя их из небытия.Гондла разговаривал с ГафизомО любви Гафиза и своей,И над ним склонялись по карнизамГоловы волков и лебедей.Муза Дальних Странствий обнималаЗою, как сестру свою теперь,И лизал им ноги небывалый,Золотой и шестикрылый зверь.Мик с Луи подсели к капитанам,Чтоб послушать о морских делах,И перед любезным Дон ЖуаномФанни сладкий чувствовала страх.И по стенам начинались танцы,Двигались фигуры на холстах,Обезумели камбоджианцыНа конях и боевых слонах.Заливались вышитые птицы,А дракон плясал уже без сил,Даже Будда начал шевелитьсяИ понюхать розу попросил.И светились звезды золотые,Приглашенные на торжество,Словно апельсины восковые,Те, что подают на Рождество.«Тише крики, смолкните напевы!Я вскричал — «И будем все грустны,Потому что с нами нету девы,Для которой все мы рождены».И пошли мы, пара вслед за парой,Словно фантастический эстамп,Через переулки и бульварыК тупику близ улицы Декамп.Неужели мы вам не приснились,Милая с таким печальным ртом,Мы, которые всю ночь толпилисьПеред занавешенным окном.
Еще не раз вы вспомните меня...
Еще не раз вы вспомните меняИ весь мой мир волнующий и странный,Нелепый мир из песен и огня,Но меж других единый необманный.Он мог стать вашим тоже, и не стал,Его вам было мало или много,Должно быть плохо я стихи писалИ вас неправедно просил у Бога.Но каждый раз вы склонитесь без силИ скажете: «я вспоминать не смею,Ведь мир иной меня обворожилПростой м грубой прелестью своею».