Сборник

Прислонившись к стене, мусульманин задумался. Если она найдет мужа, они тут же уедут, и он ее больше не увидит, а не найдет — примется снова искать, да так и останется. Присев на камень, старик решил: найду-ка я этого мужа и убью его. Или нет, пожалуй, предложу ей свои услуги. Но что стоит ее благодарность? Зачем она мне? А может, приневолить ее, взять силой?

Старик все еще сидел на камне, и вдруг перед ним предстала Абилайя. Молодая, красивая, нежная. Остановившись перед старцем, женщина сказала:

— Я ищу человека — высокого, сильного, с голубыми глазами. Он мой муж. Вы мне не поможете?

Голова у него пошла кругом. У молодой женщины хрипловатый, грудной голос. Голос давно умершей жены. Старик онемел и не может ответить. Он пристально смотрит на женщину и роняет крупные слезы. Та торопливо роется в карманах и сует ему милостыню.

— Совсем оглох этот нищий, — говорит она, удаляясь.

Старик не сводит глаз с монеты на ладони. Она похожа на угасшее солнце.

— Видно, суждено мне, — задумчиво говорит он, — соединиться на склоне лет с загробной тенью.

Левая рука

Один человек не знал, где у него левая, где правая рука. Однажды его взяли статистом на съемки фильма. Режиссер велел ему держать метлу в левой руке, а он упрямо сжимал ее в правой.

Постановщик в сердцах спросил:

— Где у тебя левая?

Статист долго на него смотрел, потом поднял правую руку и пальцем указал на что-то вдали, за спиной режиссера. Тот изумленно оглянулся и увидел стену, за которой начиналась улица. В крайней растерянности вышел он на улицу: жест статиста он воспринял как призыв прекратить съемки. Он сел в машину и вернулся в город.

Квадратная тень

В одном из закоулков старого Самарканда на коврике, расстеленном посреди комнаты на глиняном полу, сидит Малик-ака. Он пьет чай, то и дело подливая себе из чайника, с новым металлическим носиком вместо сломанного. Чай зеленый, как принято в этих краях. У стены стоит старый расписной сундук. Солнечный луч, проникая в комнату через полуоткрытую дверь, тянется к сундуку. Малик-ака спокойно потягивает чай. Он не сводит глаз с двери, за которой то и дело мелькают тени. Это тени знакомых ему юношей и женщин. Но только тени, потому что сами тела расплываются в палящем солнце, словно чернильные кляксы на промокашке.

Но однажды вечером явилась незнакомая тень. Темная, большая и квадратная. Она вытесняет свет и приближается, цепляясь за камни. Вот она взобралась на глиняные дувалы, заполнила все щели, закрыла даже голубые купола. Малик-ака видит, как внезапно темнеет и наступает глубокая тишина. Пиала с чаем падает у него из рук.

Птичка с голубой реки

После «Великого похода» в Китае была организована широкая кампания против птиц, уничтожавших посевы риса в долинах Голубой реки. Днем и ночью студенты и солдаты не покидали поля во всей округе. Они стучали камнями в консервные банки, в бидоны, потрясали бамбуковыми палками, чтобы шумом и грохотом испугать больших и малых птиц и не дать им отдохнуть на земле. Огромная туча испуганных птиц целую неделю парила в воздухе. Потом, обессилев, они стали разбиваться о скалы или тонуть в реках. Только одной маленькой пташке удалось долететь до Пекина. Она влетела в открытое окно монастыря, где доживали свой век выселенные туда евнухи. Им пришлось оставить большую кормушку, какой был для них старый императорский дворец. Из всех евнухов только один остался теперь в монастыре. Его последний товарищ умер несколько лет назад. Евнух страшно одряхлел, ибо был на службе еще у императрицы — матери Цзы Хи, умершей в 1909 году. В то время их было четыреста, а теперь он остался один. Птичка опустилась рядом на край миски с рисом. И тогда ему почудилось, что в облике птички к нему прилетела душа его бывшей хозяйки, и он стал униженно и подобострастно прислуживать пташке. Открыв ей клювик, он вложил туда рисинку. И делал так, пока не понял, что птичка наелась. После чего оба заснули: евнух на циновке, птичка — возле него, потому что оба смертельно устали.

Арабская гостиница с мертвым садом

В арабской части деревни, что повисла на калабрийских утесах, омываемых бурным морем, которое успокаивается только внизу, на небольших песчаных отмелях, расположена старая гостиница. Названия узких, не больше метра шириной, улочек восходят, вероятно, к временам Ибрагима ибн-аль-Аглаба: после завоевания Таормины он устремился к носку Апеннинского сапога. Здесь попадаются даже старые надписи, нацарапанные ребятишками на арабском языке. Вся округа белым-бела от известковых деревенских стен с маленькими окошечками без ставен, но с вышитыми занавесками и стеклами, вставленными в голубые рамы. Этому белому и голубому цвету не одна сотня лет. В гостинице большой, облицованный красноватым с прожилками мрамором холл выглядит разрубленной на части тушей. Светлая обивка на подушках и диванах заштопана теми старухами, что приходят сюда на рассвете и бродят по тенистым дорожкам вокруг гостиницы. Мельтешение рук и иголок не прерывается даже в присутствии клиентов; а тех вовсе и не смущает то, что на их глазах беспрестанно плетется паутина, дабы остановить износ ткани, вызванный ее древностью и продолжающийся ежечасно по сей день. Приезжих иностранцев когда-то привлекла сюда красота садика, разбитого одной английской супружеской парой в начале нашего века. В саду цвели цветы, вывезенные со всего мира, один был даже доставлен в шляпе из Австралии. Садовник и садовница умерли в 1932 году. Сразу же пришел в запустение и садик. Несмотря на заботы гостиничной прислуги, посвященной в тайны каждого растения, цветы стали гибнуть один за другим.

Вину свалили на загрязнение подземных вод: в них якобы проникли ядовитые вещества. Но теперь уже точно установлено, что растения погибли от горя. Прежние завсегдатаи гостиницы все еще заглядывают сюда, чтобы полюбоваться высохшим, заброшенным садом. Быть может, при виде царящего в нем запустения в памяти возникают прежние цветы и запахи. Служители сильно постарели, они зачастую гораздо старше самих клиентов. Лениво бродят они по залам и коридорам, помогая переносить только самые легкие вещи. За столом обслуживание идет очень медленно, на пол часто падают тарелки и стаканы. Среди служителей очень много слепых и близоруких. Сегодня в газете появилось сообщение о том, как недавно вернувшаяся в Англию группа завсегдатаев гостиницы своими глазами видела, что садик снова расцвел, хотя никто не сажал в нем новых растений и не ухаживал за погибшими.

Скованность

Один человек почувствовал себя совершенно оторванным от людей и вещей. Так, например, видя пастушка, купающего в реке волов, он мог восхищаться его обращением с животными, но был не в силах к нему приблизиться. Точно так же и с девушкой, собиравшей на дереве вишни. Воздух как бы стоял стеной между ними. Тогда он заглянул в реку, протекавшую у его ног, и увидел, что больше в ней не отражается.

Самое прекрасное стихотворение

14 июля 1969 года, в полдень, один провинциальный поэт задремал на песчаном берегу недалеко от Торре-Педрера. Ему приснилось, что Данте прочитал ему свои самые прекрасные стихи.

Я одинок,

как дерево, заключенное

в другом дереве.

Это были стихи, которых никто никогда не писал.

Троица

Одному человеку сказали, что он — дерево. В испуге он бросился к зеркалу и увидел в нем жабу.

Снег на полу

Когда пришли в дом в старом квартале города, Ширикава уже умер от голода. Кроме спальни, где он лежал, в доме было еще две комнаты. Мебели никакой не было. Правда, в первой комнате возле окна стояли три стула европейского образца, словно кто-то специально поставил их сюда, чтобы любоваться густой кроной платана. Потом стало ясно, что стулья предназначались для трех тощих котов, составлявших компанию старику. Во второй комнате весь пол был устлан толстым слоем белоснежного риса. Ширикава был родом из Кикибу, деревушки, затерянной на севере Японии. В юности он играл на маленьком ко-дайко ^[11] во время шествий по случаю первого снега.

Почему Ширикава довел себя до голодной смерти, хотя у него под рукой было столько риса?

Когда его унесли на носилках, кому-то пришла в голову мысль улечься на койке в точно таком же положении, в каком нашли покойного. Стоило положить голову на подушку и посмотреть в коридор, как глазам открывался вид на комнату, устланную рисом. Трудно было отделаться от впечатления, что это не снег. А стена в глубине комнаты как бы изгибалась, образуя серый, холодный небосвод, точь-в-точь как зимой.