Сборники стихотворений

восстание

за власть Советов!" Слова эти

слушали

пушки мордастые, и щерился

белый,

штыками блестя. А нынче

Советы и партия

здравствуют в союзе

с сотней миллионов крестьян. "Впервые

перед толпой обалделой, здесь же,

перед тобою,

близ встало,

как простое

делаемое дело, недосягаемое слово

– "социализм". А нынче

в упряжку

взяты частники. Коопов

стосортных

сети вьем, показываем

ежедневно

в новом участке социализм

живьем. "Здесь же,

из-за заводов гудящих, сияя горизонтом

во весь свод, встала

завтрашняя

коммуна трудящихся без буржуев,

без пролетариев,

без рабов и господ". Коммуна

еще

не дело дней, и мы

еще

в окружении врагов, но мы

прошли

по дороге к ней десять

самых трудных шагов.

1927

ВЕСНА

В газетах

пишут

какие-то дяди, что начал

любовно

постукивать дятел. Скоро

вид Москвы

скопируют с Ниццы, цветы создадут

по весенним велениям. Пишут,

что уже

синицы оглядывают гнезда

с любовным вожделением, Газеты пишут:

дни горячей, налетели

отряды

передовых грачей. И замечает

естествоиспытательское око, что в березах

какая-то

циркуляция соков. А по-моему

дело мрачное: начинается

горячка дачная. Плюнь,

если рассказывает

какой-нибудь шут, как дачные вечера

милы,

тихи. Опишу хотя б,

как на даче

выделываю стихи. Не растрачивая энергию

средь ерундовых трат, решаю твердо

писать с утра. Но две девицы,

и тощи

и рябы, заставили идти

искать грибы. Хожу в лесу-с, на каждой колючке

распинаюсь, как Иисус. Устав до того,

что не ступишь на ноги, принес сыроежку

и две поганки. Принесши трофей, еле отделываюсь

от упомянутых фей. С бумажкой

лежу на траве я, и строфы

спускаются,

рифмами вея. Только

над рифмами стал сопеть,

и меня переезжает

кто-то

на велосипеде. С балкона,

куда уселся, мыча, сбежал

вовнутрь

от футбольного мяча. Полторы строки намарал и пошел

ловить комара. Опрокинув чернильницу,

задув свечу, подымаюсь,

прыгаю,

чуть не лечу. Поймал,

и при свете

мерцающих планет рассматриваю

хвост малярийный

или нет? Уселся,

но слово

замерло в горле. На кухне крик:

– Самовар сперли! Адамом,

во всей первородной красе, бегу

за жуликами

по василькам и росе. Отступаю

от пары

бродячих дворняжек, заинтересованных

видом

юных ляжек. Сел

в меланхолии. В голову

ни строчки

не лезет более. Два, Ложусь в идиллии. К трем часам

уснул едва, а четверть четвертого

уже разбудили. На луже,

зажатой

берегам в бока, орет

целуемая

лодочникова дочка... "Славное море

свяшенный Байкал, Славный корабль

омулевая бочка".

1927

ОСТОРОЖНЫЙ МАРШ

Гляди,товарищ, в оба! Вовсю раскрой глаза! Британцы

твердолобые республике грозят. Не будь,

товарищ, слепым

и глухим! Держи,

товарищ, порох

сухим! Стучат в бюро Аркосовы, со всех сторон насев: как ломом,

лбом кокосовым ломают мирный сейф. С такими,

товарищ, не сваришь

ухи. Держи,

товарищ, порох

сухим! Знакомы эти хари нам, не нов для них подлог: подпишут

под Бухарина любой бумажки клок. Не жаль им,

товарищи, бумажной

трухи. Держите,

товарищи, порох

сухим! За барыней,

за Англией и шавок лай летит,уже

у новых Врангелей взыгрался аппетит. Следи,

товарищ, за лаем

лихим. Держи,

товарищ, порох

сухим! Мы строим,

жнем

и сеем. Наш лозунг:

"Мир и гладь". Но мы

себя

сумеем винтовкой отстоять. Нас тянут,

товарищ, к войне

от сохи. Держи,

товарищ, порох

сухим!

1927

ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ

И ВЯЧЕСЛАВ ПОЛОНСКИЙ

Сегодня я,

поэт,

боец за будущее, оделся, как дурак.

В одной руке венок

огромный

из огромных незабудищей, в другой

из чайных

розовый букет. Иду

сквозь моторно-бензннную мглу в Лувр. Складку

на брюке

выправил нервно; не помню,

платил ли я за билет; и вот

зала,

и в ней

Венерино дезабилье. Первое смущенье.

Рассеялось когда, я говорю:

– Мадам! По доброй воле,

несмотря на блеск, сюда

ни в жизнь не навострил бы лыж. Но я

поэт СССР

ноблес оближ! (*) У нас

в республике

не меркнет ваша слава. Эстеты

мрут от мраморного лоска. Короче:

я

от Вячеслава Полонского. Носастей грека он.

Он в вас души не чает. Он

поэлладистей Лициниев и Люциев, хоть редактирует

и "Мир",

и "Ниву",

и "Печать и революцию". Он просит передать,

что нет ему житья. Союз наш

грубоват для тонкого мужчины. Он много терпит там

от мужичья, от лефов и мастеровщины. Он просит передать,

что, "леф" и "праф" костя, в Элладу он плывет

надклассовым сознаньем. Мечтает он

об эллинских гостях, о тогах,

о сандалиях в Рязани, чтобы гекзаметром

сменилась