Сценарист
Шрифт:
Я услышал сухое потрескиванье разгорающихся, как хворост, волос. Она подожгла себя la-bas [11] . В нос ударило вонью. А перед самым оргазмом по ее ногам потекли черные струйки сажи — так после стихийного бедствия безучастный дождь начинает все смывать в море…
— На, — сказала она, протягивая мне сигарету.
— Спасибо, не надо, — сказал я. — Пожги меня.
Я сценарист, и мои фильмы приносят миллионные прибыли, и мне достаточно написать: «МЕРСЕДЕС ВЗРЫВАЕТСЯ», чтобы на воздух взлетел настоящий мерс, но поджарить на углях пизду пироманки я бы и в самых диких фантазиях не смог. С этим органом у меня вообще сложные отношения. Французское sang-froid [12] , в состоянии которого я выехал из психушки, испарилось начисто. Не вышел из меня Генри Миллер, не вышел Эжен Анри Поль
11
Внизу (фр.) — Esquire
12
Хладнокровие (фр.) — Esquire
13
Легендарная нью-йоркская гостиница на углу 59-й улицы и Пятой авеню. — Esquire
14
Название фирмы, производящей дистанционное электрошоковое оружие. — Esquire
Я стал задыхаться. С трудом встал и доковылял до окна, но когда перекинул ногу на площадку пожарной лестницы, на шею шлепнулось что-то мокрое и студенистое. Решил, что птичий помет. Задрал голову. В свете уличных фонарей сыпал синий дождь, и у корейского мини-маркета на углу, навалясь на палку, стоял инвалид, рывшийся в лотке с апельсинами. Старая кореянка сидела на белом ведре, подрезая стебли пионам; их пышные, похожие на львиные гривы цветы теребил ветер, и розовые лепестки слетали на мокрый асфальт, декупажируя тротуар. Казалось, что за ночь весь город успели покрыть свежим слоем лака. Провода и ограды блестели, воздух был прохладен и свеж. Над перекрестком светофор переключился на зеленый. Проехало несколько машин, сонно шевеля дворниками. Инвалид у мини-маркета сунул руку в карман и расплатился за апельсин; старуха оторвалась от пионов, чтобы принять мелочь. Неужели между людьми возможна такая гармония? Усевшись на подоконник верхом, я посмотрел на балерину.
Она была похожа на мертвеца, вымазанного сажей и пеплом. Шрамы и спичечные ожоги покрывали тело так густо, что оно казалось одетым. Не быть ей больше нагой — кожа, как ткань в мелкий рубчик, горошек и шотландскую клетку.
— Что? — переспросила она, хотя я молчал.
— Чем дальше займешься?
— Не знаю.
— Дождь идет.
— Почему?
— Почему? — сказал я. — Почему дождь?
Воздух в комнате был горячий и спертый, как в печи для обжига кирпича — не продохнуть. Я открыл фрамугу в закутке кухни. Сквозняк сразу всосал в окно зеленую занавеску, и она раздулась, как легкое, увеличив пространство комнаты. Я увидел забытый ломтик хлеба, торчавший из хромированной прорези тостера, и использованный чайный пакетик на краю раковины с вдавленным в него размокшим окурком. Вернулся в спальню, где балерина так и сидела, словно окаменев. Вдруг представил, как она уснет, присыпанная золой, по-птичьи спрятав голову в черное оперение. Подкрался к ней сзади, но тут же вспомнил про ожоги: ее ведь и не обнять толком! К чему ни притронешься — всюду сплошная рана. Замер на полдороги. И впервые увидел ее спину — нетронутую, девственно-чистую. Кожа была безупречной, матовой, уходившей в ледяную голубизну там, где под ней угадывались сосуды. Подышав на пальцы, я прижал ладонь к ее «кошачьему месту» между лопаток — легко-легко, словно боясь оставить отметины.
— Может, ополоснешься? — сказал я.
— М-м-м, — промычала она. — Не знаю.
В ванной я заткнул водосток рассохшейся треснувшей пробкой и вращал вентили до тех пор, пока бившая из крана струя не обожгла запястье. Затем окинул взглядом добавки. В прозрачных банках лежало нечто, похожее на леденцы, и я высыпал немного оттуда. Затем бросил горсть желтых и зеленых горошин, а следом — таблетку, немедленно зашипевшую и придавшую воде бледно-голубой оттенок. Дальше все пошло без разбора: «Сосновый
бор», «Степные травы», «Горный снег», «Океанский бриз». И по инерции — можжевельник, ваниль, брусника, полный колпачок миндального масла, полтюбика bain moussant и немного бледно-розовых хлопьев из пачки, оказавшейся обычной пеной для ванны.— Всё, — сказал я, закрывая дверь, чтобы не выпустить пар.
Она не шелохнулась. Я подхватил ее под руку и взвалил на плечо. Надо сказать, что баллон [15] у нее отсутствовал начисто. Ноги переступали неуклюже, как лапы дронта. Погружая балерину в ванну, я боялся, что она камнем пойдет ко дну. Усадил прямо. Под потолком густо клубился пар, под ладонями густо клубилась пена, и ванная вдруг показалась похожей на гигантское кучевое облако.
— Свечу, — сказала она.
15
Балетный термин, означающий способность танцовщика сохранять в воздухе позу и положение, принятые на земле. — Esquire
Я потянул за цепочку, и над зеркалом вспыхнула голая лампочка. «Хватит на сегодня свечей». Взял с полки губку и сел рядом с ванной на подушку из пены.
— Что ты со мной, как с маленькой.
— Иногда можно, — сказал я, отжимая губку так, чтобы струйки теплой воды стекли по ее груди.
— Родичи у тебя колоритные. Бабушка с дедом.
— Они сюда после маминой смерти переехали.
— Откуда?
— Из Югославии, — сказала она.
— Босния, Герцеговина, Хорватия, Сербия, Словения, Македония. Раньше все это было одной страной.
— Ты говоришь на их языке?
— Mala kolicina.
Я намылил ей плечи и шею, макнул губку в воду и прошелся сверху вниз по руке, изучая рубцы. Почему-то удивился, когда они не смылись. С улицы донесся звук сирены. Балерина вздрогнула, и из воды выпорхнули мокрые пальцы, роняя пену, трепеща в ароматном пару.
— От чего тебя лечат? — спросила она.
— Не знаю, — сказал я.
— А диагноз какой? Диагноз всем ставят.
— Прямо перед приходом в больницу я накупил искусственного покрытия и пластиковых труб, собравшись строить площадку для гольфа в гостиной.
— Твоя гостиная, — сказала она. — Что хочешь — то и строй.
— Я в гольф в жизни не играл.
— А-а.
— Чтение рекламных буклетов из турагентств тоже плохой симптом, но был еще и похуже: эксперименты с лекарствами. Скажем, от карбоната лития у меня дрожь в руках и ноги заплетаются. И я решаю с лития соскочить, а, например, буспар [16] или ламиктал [17] удвоить. Теперь руки в порядке, зато все забываю или жру как свинья. Экспериментирую дальше: одно отменю, другое добавлю, но пользы от этого, как… Ну как… Не знаю, с чем сравнить.
16
Транквилизатор, — Esquire
17
Противоэпилептическое средство, — Esquire
— А ни с чем, — сказала она.
— Под конец торможу по полной. Например, думаю: «Надо бы на улицу выйти», — но только шапку надену и сижу. На этой стадии обычно сдаюсь в больницу, где меня подлечивают и отправляют обратно. Я порезвлюсь немного, повпахиваю — а потом опять стоп-машина.
— Ты свой диагноз знаешь, — сказала она.
— А толку-то? МДП II, Мираж Синема IV — какая разница?
— Так всю жизнь и промыкаемся по психушкам, — сказала она.
— Au contraire: завтра же утром выпишусь.
— Зато мы понимаем друг друга без слов.
— Угу, — сказал я.
— В детстве, — сказала она, — я считала, что муфта — это жена муфтия.
— У тебя красивый рот, — сказал я. — Я хотел бы забиться в него и умереть.
— Мне двадцать девять лет, — сказала она. — У меня во рту кладбище мертвых мальчиков. Она дунула на ладошку, посылая воздушный поцелуй.
— А что если ты просто безумно устал? Переутомился?
— Мне пора, — смалодушничал я. — А то будут искать с собаками.
— Кончен бал, погасли свечи.
Она соскользнула вниз, погрузившись в ванну, так что только колени, две крошечные балетные груди, большой нос, чудный рот и голубые глаза остались над потемневшей водой, словно разрозненные островки ее тела. Между ними плавали жирные кляксы пепла.
— Хочешь идею для сценария? — сказала она. — Вой сирен. Людские рыдания. Где — не важно, на экране тьма. И глаз не открыть.
— О чем ты? — На необитаемый остров посреди океана сбрасывают осла. Начинается извержение вулкана. Потоки раскаленной лавы устремляются вниз. И вокруг острова все в огне. Что делать?