Сценарий убийства

– Немного поздновато, – пошутил я.

– Поздно для чего? Вы уже позвонили.

– У меня всего несколько вопросов.

– У меня тоже несколько вопросов. Дальше.

Неожиданно вспомнив, я глупо спросил:

– Вы еще там? На студии? Сколько у вас времени на переезд?

– Я же вам говорил: до конца процесса никто не должен ничего знать. Теперь это не важно. Мне не придется съезжать. Бунгало осталось за мной, это входило в сделку. Я сохранил и кое-что еще, – сказал Рот с ноткой удовлетворения и добавил: – Я смертельно устал и должен лечь спать.

Так или иначе, по телефону он не стал бы раскрывать подробности независимо от цены, выторгованной за отставку.

– Есть дело, которое нам нужно сделать вместе. Я хотел бы какое-то время побыть в доме… В «Пальмах», вашем доме.

Рот высказал лишь одно опасение. «Пальмы» стали местом скопления зевак, изо всех сил стремившихся взглянуть на дом, где убили Мэри Маргарет Флендерс. По сравнению с первыми днями их число несколько уменьшилось, но при приближении Стэнли Рота к дому репортеры немедленно набегут вновь.

– Поедем рано утром, – настоял Рот. – Пока не собралась толпа.

Когда он приехал за мной на другое утро, солнце едва поднималось над горами. Безжизненные вершины стояли всего в нескольких милях к востоку, и косые лучи наполняли утренний воздух бледно-желтым золотым сиянием.

Вместо черного лимузина, на заднем сиденье которого мы катались в суд и обратно, или одной из поздних моделей «мерседесов» и «бентли», которыми была уставлена парковочная площадка руководства студии, без нескольких минут семь к входу в «Шато-Мармо» подкатил четырехдверный полуразвалившийся голубой «понтиак».

Рот выглядел таким же изношенным, как и его автомобиль. На нем была зеленая спортивная рубашка с короткими рукавами, давно полинявшая и мятая, словно он в ней спал, и все та же неописуемо выгоревшая ветровка, в которой Рот стоял на пляже, когда вытащил меня из бунгало на студии «Блу зефир» в прибрежный парк Санта-Моники. Из длинных шорт торчали голые ноги в кожаных сандалиях. Рот давно не брился, а нынче утром явно ни разу не провел расческой по спутанным седым волосам, во все стороны торчавшим из-под синей бейсболки. На носу пристроились узкие очки в позолоченной оправе.

Рот напоминал пляжного воришку или хиппи, то есть человека средних лет, воспринимающего мир с позиций двадцатипятилетнего. Ни один охотник за знаменитостями не глянул бы в его сторону, и даже я ни за что не узнал бы Рота, встретив на улице.

Похоже, Рот больше не хотел, чтобы его всюду узнавали. По сути, он уже стал заключенным, приговоренным жить в своем бунгало, на студии, за воротами которой был в безопасности. Оттуда Рот каждый день отправлялся в суд, где его встречали буйная толпа репортеров и грубый свист публики, толпившейся за линией полицейского ограждения и бросавшей ему в лицо обвинения и оскорбления.

Утренняя вылазка в дом, купленный Стэнли Ротом в подарок новой жене, дом, настолько известный, что получил имя собственное, дом, слава которого с некоего момента оказалась связанной с именем жившей и умершей в нем кинозвезды, – такая вылазка вполне могла казаться Роту чем-то вроде пикника в выходной, первого за несколько месяцев. Кто мог осуждать его за желание проделать этот путь незаметно, скрывшись от взглядов и грубых слов незнакомых людей?

У преграждавших въезд в «Пальмы» ворот никого не было. Рот ввел пластиковую карту в узкое окошко черной коробки блока управления. В металлическом ящике находилось переговорное устройство, через которое посетитель должен был назвать себя, прежде чем кто-то внутри приведет механизм ворот в действие.

– Почему вы не ввели код? – спросил я, показывая на клавиатуру, расположенную на той же металлической коробке.

– Так быстрее, – пожав плечами, ответил Рот и положил карту обратно в карман. – Вообще, я не помню кода.

– Тогда у кого есть код? Кому его сообщили?

– Немногим. В основном тем, кто здесь работал: садовнику, человеку, занимавшемуся бассейном, охранникам… Некоторым друзьям. Льюису, разумеется.

– Уирлинг знал код?

Я задал вопрос, когда Рот ехал по извилистой, обсаженной чахлыми пальмами дорожке, поднимаясь на вершину холма к неправдоподобно огромному, основательно выстроенному кирпичному особняку.

– Уирлинг никогда не был другом, – сказал Рот. Помолчав, он горько заметил: – По крайней мере моим другом. Нет, не думаю… Скорее всего она не сказала бы ему код. Но ведь никогда не знаешь наверняка…

– Разве вы не знали про…

– Знал ли я про Уирлинга и Мэри Маргарет? Нет, пока вы не вырвали из него признание. Да, когда я писал сценарий «Блу зефир», такая мысль приходила в голову, но… Я просто думал о том, что может случиться между двумя такими людьми: актрисой, не желающей думать, что она кому-то обязана своей карьерой, и человеком очень богатым, амбициозным и готовым на все, чтобы ее заполучить.

Мы остановились перед домом, и Рот заглушил двигатель. Откинувшись на спинку, он прикрыл глаза и потер переносицу. Снова открыв глаза, он уставился куда-то в пространство.

– А может, на самом деле я знал. Возможно, потому мне пришла идея включить это в сценарий. – Рот повернулся и взглянул на меня так, словно я должен был знать, как оно бывает. – Знал так, как иногда знаешь, даже не сознавая этого факта: по выражению, по движению глаз, по манере держаться на определенной дистанции, по едва заметной задумчивости или высказываниям, ставшим вдруг более осторожными. – Немного помолчав, он улыбнулся: – Или, напротив, по нарочито неосторожным словам – когда кто-то хочет внушить, что скрывать ему нечего. Если в этом есть какой-то смысл, скажу, что я знал, хотя не сознавал до момента, когда вы заставили Уирлинга признаться.

Войдя в дом, Рот остановился посреди гостиной, показывая на толстые потолочные брусья. С оценивающей улыбкой он произнес:

– Вытесаны вручную из английского дуба. Их вывезли из старого замка, где-то в Йоркшире. Потом, четыреста лет спустя, один сильно пьющий актер, ставший богатым и знаменитым за счет фильмов, которые вы не вспомнили бы через десять минут после просмотра, решил, что должен построить дом, который будут помнить благодаря его имени.

Оставив Рота в гостиной, я вышел на улицу и остановился возле бассейна, глядя на место, где убили Мэри Маргарет Флендерс. Чтобы убрать кровь, бассейн осушили. Немного воды оставалось только на дальнем краю. Сливное отверстие забилось листвой, мусором и обрывками желтой пластиковой ленты полицейского ограждения.

Постояв несколько минут, я поднялся в ее спальню. В их спальню, куда не заглянул Стэнли Рот, уезжая утром на съемочную площадку. Вещи Мэри Маргарет, одежда, в которой она вернулась с приема, – все убрали по своим местам. Платье висело в шкафу, туфли стояли на том месте, куда их поставила Мэри Маргарет, драгоценности, спрятанные в шкатулку, обитую черным бархатом, лежали в ящике трюмо.

На вещах не было найдено ни разрезов, ни разрывов, ни любых других следов, говоривших о нападении – о том, что одежду сорвали, а потом тщательно уложили туда, где она обычно хранилась. Мэри Маргарет сняла с себя всю одежду, а потом ее обнаженное тело нашли в бассейне. Но если она отправилась купаться ночью, тогда почему не захватила с собой хотя бы полотенце? Ничего подобного возле бассейна не обнаружили. Либо она с кем-то встретилась, либо вернулась домой не одна. В бассейн она отправилась не для того, чтобы плавать: она пошла туда потому, что бассейн находился вдали от спальни, в которой обычно спал ее муж, и это место казалось самым безопасным, где теплым калифорнийским вечером можно было заняться любовью. Да, прямо здесь, на этом шезлонге, под приглушенные звуки воды, мягко журчавшей через края бассейна.