Сцены из провинциальной жизни

— Я ошибся в шесть раз, — рассказывал он (а может быть, в шестнадцать — я слушала вполуха). — Вместо одной тонны песка нужно шесть (или шестнадцать). Вместо полутора тонн гравия нужно десять. Должно быть, я выжил из ума.

— Выжил из ума, — повторила я, стараясь выиграть время, пока ухвачу суть.

— Сделать такую ошибку!

— Я все время ошибаюсь с числами. Ставлю не там точку в десятичных дробях.

— Да, но ошибиться в десять раз совсем не то же самое, что поставить не туда точку в десятичной дроби. В любом случае, ответ на ваш вопрос будет таким: это будет продолжаться вечно.

«Какой вопрос? — спросила я себя. — И что именно будет продолжаться вечно?»

— Мне пора, — сказала я. — У меня ребенок ждет ленча.

— У вас есть дети?

— Да, у меня есть ребенок. Что тут удивительного? Я взрослая женщина, у меня есть муж и ребенок, которого нужно покормить. Почему вас это удивляет? А зачем же еще мне приходится проводить столько времени в «Пик-н-Пэй»?

— Ради музыки? — предположил он.

— А вы? Разве у вас нет семьи?

— У меня есть отец, который живет вместе со мной. Или с которым живу я. Но нет семьи в традиционном смысле. Моя семья улетела.

— Ни жены? Ни детей?

— Ни жены, ни детей. Я снова стал сыном.

Меня всегда интересовали разговоры, когда произносимые слова не имеют ничего общего с ходом мыслей. Например, в то время, как мы с ним беседовали, в моей памяти возник визуальный образ совершенно отвратительного субъекта, у которого торчали пучки густых черных волос из ушей и над верхней пуговицей рубашки и который на последнем барбекю как бы случайно положил руку мне на задницу, пока я стояла, накладывая себе на тарелку салат, — не для того, чтобы погладить или ущипнуть, а просто чтобы накрыть мою ягодицу свой большой лапищей. Если я мысленно вижу эту картинку, то что же видит этот другой, менее волосатый мужчина? И как хорошо, что большинство людей, даже те, кто не умеет лгать, по крайней мере не выдают то, что происходит у них в мозгу, — ни дрожью в голосе, ни расширившимися зрачками!

— Ну что ж, до свидания, — сказала я.

— До свидания, — ответил он.

Я поехала домой, заплатила помощнице по дому, накормила Крисси ленчем и уложила спать. Потом испекла два противня шоколадного печенья. Пока печенье еще было теплым, я снова поехала к дому на Токай-роуд. День был чудесный, безветренный. Ваш герой (не забывайте, что я тогда еще не знала его имени) был во дворе — что-то делал с досками, молотком и гвоздями. Он был голым по пояс, плечи красные: обгорел на солнце.

— Хэлло, — сказала я. — Вам надо надеть рубашку, вы обгораете на солнце. Вот, я привезла немного печенья вам и вашему отцу. Это лучше того, что продается в «Пик-н-Пэй».

С подозрительным, даже раздраженным видом он отложил свои инструменты и принял коробку с печеньем.

— Я не могу пригласить вас в дом, там жуткий беспорядок, — сказал он. Мне явно не были рады.

— Все нормально, — ответила я. — В любом случае мне нужно возвращаться к ребенку. Я просто сделала добрососедский жест. Могу я пригласить вас с отцом на ужин как-нибудь на днях? По-соседски?

Он улыбнулся — впервые за все время. Не очень-то располагающая улыбка, с плотно сжатыми губами. Он стеснялся своих зубов, которые были не в порядке.

— Спасибо, — ответил он, — но мне нужно сначала поговорить с отцом. Он не может засиживаться допоздна.

— Скажите ему, что это будет не поздно, — возразила я. — Можете просто поесть и сразу же уйти, я не обижусь. Мы будем втроем. Мой муж в отъезде.

Наверно, вы расстроились, мистер Винсент. «Во что я втравился? — наверно, спрашиваете вы себя. — Как может эта женщина притворяться, будто дословно помнит будничные разговоры, происходившие три или четыре десятка лет назад? И когда наконец она дойдет до сути?» Так что позвольте мне быть искренней. Я по ходу дела сочиняю слова, диалоги. Полагаю, это допустимо, когда мы беседуем о писателе. То, что я вам рассказываю, возможно, не соответствует букве, но соответствует духу, можете не сомневаться. Я могу продолжать?

(Молчание.)

Я записала свой номер телефона на коробке с печеньем.

— И позвольте представиться, — сказала я, — на всякий случай. Если вас это интересует. Меня зовут Джулия.

— Джулия. Как сладостно плавятся ее одежды.

— В самом деле? — Интересно, что он хочет этим сказать?

Он пришел на следующий вечер, как и обещал, но без отца.

— Отец неважно себя чувствует, — объяснил он. — Он принял аспирин и лег спать.

Мы ели за кухонным столом вдвоем, а Крисси сидела у меня на коленях.

— Поздоровайся с дядей, — сказала я Крисси. Но Крисси не хотела иметь ничего общего с этим чужим человеком. Ребенок знает, когда что-то происходит. Это висит в воздухе.

Вообще-то Кристина так никогда и не привязалась к Джону, ни тогда, ни позже. В детстве она была белокурой и голубоглазой, как ее отец, и совсем не похожей на меня. Я покажу вам фотографию. Иногда мне казалось, что поскольку она не похожа на меня внешне, то никогда меня не полюбит. Странно: ведь именно на мне лежали все заботы по дому, но, по сравнению с Марком, я была как бы незваным гостем, посторонней.

Дядя. Вот как я называла Джона при ней. Впоследствии я об этом сожалела. Есть что-то грязное в том, чтобы выдавать любовника за члена семьи.

Итак, мы ели, болтали, но у меня начало проходить волнение, пыл, мне становилось скучно. Если не считать инцидента с оберточной бумагой в супермаркете, который я, возможно, неверно истолковала, инициатива исходила от меня, это я его пригласила. «Достаточно, хватит, — сказала я себе. — Теперь ему решать: продеть ли пуговицу в петлю или же не делать этого». Фигурально выражаясь.

Правда в том, что я не создана быть соблазнительницей. Мне даже не нравилось это слово, подразумевающее кружевное белье и французские духи. Именно для того, чтобы не впасть в роль соблазнительницы, я не принарядилась к этому ужину. На мне была та же белая хлопчатобумажная блузка и зеленые слаксы из терилена (да, из терилена), в которых я была в то утро в супермаркете. Ни к чему расфуфыриваться.

Не улыбайтесь. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, до какой степени вела себя как персонаж из книги — как одна из тех возвышенных молодых женщин, скажем, у Генри Джеймса, исполненных решимости, несмотря на высокие идеалы, совершить трудный, современный поступок. А вот жены коллег Марка по фирме обращались за руководством не к Генри Джеймсу или Джордж Элиот, а к «Вог» или «Мари Клэр». Но для чего же тогда книги, как не для того, чтобы менять нашу жизнь? Разве вы проделали бы весь этот путь до Онтарио, чтобы послушать меня, если бы не верили, что книги важны?

Нет. Конечно, нет.

Вот именно. Да Джон и сам не был модником. Одна пара хороших брюк, три простых белых рубашки, одна пара туфель — настоящее дитя Депрессии. Но вернемся к моей истории.

В тот вечер я приготовила на ужин простую лазанью. Гороховый суп, лазанья, мороженое — это было меню, подходящее для двухлетнего ребенка. Лазанья получилась жидковатой, потому что была сделана из прессованного творога, а не из рикотты. Я могла бы второй раз съездить в магазин за рикоттой, но не сделала этого из принципа — точно так же, как из принципа не переоделась.