Сцены из провинциальной жизни

— Я не хочу есть, — ответила я. — И хватит этих глупых разговоров. Прости, я не знаю, зачем позвонила. До свидания. — И я повесила трубку.

Я не хотела есть, но была бы не прочь выпить — например неразбавленного виски, — а потом заснуть мертвым сном без сновидений.

Я как раз рухнула в постель в своем номере и накрыла голову подушкой, когда в застекленную дверь постучали. Это был Джон. Мы обменялись словами, которые я не стану повторять. Короче говоря, он привез меня на Токай-роуд и уложил в своей комнате. Сам он спал на диване в гостиной. Я отчасти ожидала, что он придет ко мне ночью, но он не пришел.

Меня разбудил разговор шепотом. Солнце уже взошло. Я услышала, как закрылась входная дверь. Долгая тишина. Я была одна в этом чужом доме.

Ванная убогая, унитаз грязный. В воздухе висел неприятный запах мужского пота и влажных полотенец. Я понятия не имела, куда пошел Джон и когда вернется. Я приготовила себе кофе и занялась изучением квартиры. Во всех комнатах были такие низкие потолки, что я почувствовала, как задыхаюсь. Это был всего лишь фермерский коттедж, я это понимала, но почему его построили для карликов?

Я заглянула в комнату старшего Кутзее. Свет не выключили — в центре потолка светилась единственная тусклая лампочка без абажура. Кровать не застелена. На столике у кровати сложенная газета с кроссвордом. На стене любительская картина с изображением побеленного голландского фермерского дома в Капской провинции и фотография в рамке, с которой смотрела сурового вида женщина. Маленькое окно со стальной решеткой выходило на веранду перед домом, на которой не было ничего, кроме пары брезентовых шезлонгов и увядших папоротников в горшках.

Комната Джона, в которой я спала, была побольше и лучше освещена. Книжная полка: словари, разные самоучители, фразеологические словари. Беккет. Кафка. На столе беспорядочно навалены бумаги. Картотечный шкаф. Я праздно порылась в ящиках письменного стола. В нижнем ящике — коробка с фотографиями, которые я просмотрела. Что я искала? Я и сама не знала. Чего-то, что узнаю, только когда найду. Но этого там не было. Большинство фотографий были из его школьных лет: спортивные команды, портреты класса.

С улицы донесся шум, и я вышла. Прекрасный день, небо ослепительно голубое. Джон выгружал из пикапа кровельное железо.

— Прости, что бросил тебя, — сказал он. — Нужно было это забрать, а я не хотел тебя будить.

Я переставила шезлонг на солнышко, закрыла глаза и позволила себе немного помечтать. Я не собиралась бросать своего ребенка. Не собиралась разрушать свой брак. И тем не менее — а что, если бы я это сделала? Если бы забыла о Марке и Крисси, поселилась в этом уродливом маленьком доме, стала третьим членом семьи Кутзее, Белоснежкой при двух гномах, стряпала бы, убирала, стирала, может быть, даже помогала чинить крышу? Сколько бы времени прошло, прежде чем зажили мои раны? И сколько бы времени прошло, прежде чем явился настоящий принц, принц моей мечты, который узнал бы меня, понял, кто я такая, усадил на своего белого коня и увез вдаль на закате?

Потому что Джон Кутзее не был моим принцем. Наконец я дошла до главного. Если именно этот вопрос вы подсознательно задавали, приехав в Кингстон: «Это еще одна из женщин, что приняли Джона Кутзее за своего принца?» — то сейчас вы получите на него ответ. Джон не был моим принцем. И это не все: если вы внимательно слушали, то теперь уже понимаете, насколько маловероятно, что он мог быть принцем, настоящим принцем, для какой-либо девушки на земле.

Вы не согласны? Вы думаете иначе? Вы считаете, что виновата я, а не он, что дело было во мне? Тогда вспомните книги, которые он написал. Какая тема переходит из одной книги в книгу? Что женщина не влюбляется в мужчину. Мужчина может любить или не любить женщину, но женщина никогда не любит мужчину. Как вы думаете, что отражает эта тема? Моя догадка, основанная на опыте общения с ним, заключается в том, что эта тема отражает его жизненный опыт. Женщины не влюблялись в него — женщины в здравом уме. Они присматривались к нему, принюхивались, может быть, даже испытывали его. А потом уходили.

Уходили, как я. Я могла бы остаться на Токай-роуд, как уже сказала, в роли Белоснежки. У этой мысли были свои соблазнительные стороны. Но в конечном счете я не осталась. Джон был мне другом в тяжелой ситуации в моей жизни, он был костылем, на который я оперлась, но он никогда не был моим возлюбленным в полном смысле слова. Потому что для настоящей любви нужны два полноценных человеческих существа, и они должны подходить друг другу. Как Инь и Ян. Как электрическая вилка и розетка. Как мужчина и женщина. Мы с ним не подходили друг другу.

Поверьте, в течение этих лет я много размышляла о Джоне и его типе. То, что я скажу сейчас, будет сказано с должным уважением и, надеюсь, без предубеждения. Потому что, как я уже говорила, Джон был важен для меня. Он научил меня многому. Он был другом и остался другом даже после того, как я с ним порвала. Когда мне было тоскливо, он всегда мог поднять мне настроение шуткой. Однажды он неожиданно поднял меня до вершин эротического экстаза — увы, лишь однажды! Но дело в том, что Джон не был создан для любви, он был устроен иначе, не так, чтобы подходить кому-то или чтобы кто-нибудь подходил ему. Как сфера. Как стеклянный шар. С ним невозможно было соединиться. Таков мой вывод — по зрелом размышлении.

Что не должно вас удивить. Вероятно, вы думаете, что это справедливо в отношении художников вообще, художников-мужчин, что они не созданы для того, что я называю любовью, они не могут или не хотят отдавать себя полностью по той простой причине, что свою тайную сущность им нужно сохранить для искусства. Я права? Это то, во что вы верите?

Верю ли я, что художники не созданы для любви? Нет. Не обязательно. Я стараюсь без предубеждения подходить к этому вопросу.

Но вы же не можете бесконечно оставаться непредубежденным, если хотите, чтобы ваша книга была написана. Смотрите: перед нами человек, который в самых интимных из человеческих отношений не может ни с кем соединиться или может соединиться только на краткий миг, мимолетно. И тем не менее, как он зарабатывал на жизнь? Он зарабатывал на жизнь, описывая интимный человеческий опыт, описывая как эксперт. Потому что о чем же романы, как не об интимном человеческом опыте, не так ли? Романы, в отличие от поэзии или живописи. Вам не кажется это странным?

(Молчание.)

Я была с вами очень откровенна, мистер Винсент. Например, эта история с Шубертом: я никогда никому ее не рассказывала, кроме вас. Почему? Потому что я думала, что это выставит Джона в слишком смешном свете. Ну кому, кроме идиота, придет в голову приказывать женщине, в которую он, как предполагается, влюблен, брать уроки секса у какого-то мертвого композитора, какого-то венского Bagatellenmeister? Когда мужчина и женщина влюблены, они создают собственную музыку, это происходит инстинктивно, им не нужны уроки. Но что же делает наш друг Джон? Он притаскивает в спальню третье лицо. Франц Шуберт становится номером один, учителем любви, Джон становится номером два, последователем маэстро, а я становлюсь номером три, инструментом, на котором будет исполняться секс-музыка. Мне кажется, это все, что вам нужно знать о Джоне Кутзее. Мужчина, который принял свою любовницу за скрипку и который, вероятно, проделывал это с каждой женщиной в своей жизни: принимал ее за тот или иной музыкальный инструмент — скрипку, фагот, тимпан. Тут уж не знаешь, плакать или смеяться!