Счастье бывает разным

И в самом деле, через десять минут все, кто хотел, уже жевали.

На этом незапланированная трапеза не закончилась.

Откуда-то возникло довольно большое количество литровых бутылок с водкой «Белуга». И если пронос на борт самолета еды еще как-то можно было объяснить, то одновременное явление народу двух десятков больших бутылок — между прочим, до краев наполненных, — было практически необъяснимым.

— Чудо, — ехидно поддел пассажир слева от Чистова.

Сосед справа не смутился.

— А почему бы и нет? — спросил он, весело улыбаясь сквозь бороду. — Разве от этого кому-то стало хуже?

Веселящего напитка, который к тому же оказался кошерным, тоже хватило практически всем желающим пассажирам. Даже строгая стюардесса, сначала выговаривавшая хасидам про запрет на алкоголь не из дьюти-фри, к концу перелета подозрительно зарозовела и повеселела.

Чистов сначала не хотел пить, но потом поддался и со всей честной компанией рюмочки три принял.

Сразу расслабился, спало, отступило сжимавшее его последние дни напряжение.

— Вы всегда такие веселые? — спросил Владимир религиозного соседа.

— Когда нет повода для печали — да, — кратко ответил тот.

Потом, когда разговорились, Чистов узнал от Арье много интересного.

Например, хасиды были уверены, что Всевышний создал людей — и их в том числе — для радости.

А если в жизни пока не все хорошо, то унывать тоже не стоит.

Во-первых, потому, что без печали ты просто не сможешь потом ощутить радость.

А во-вторых — и эта мысль глубоко засела в голове Чистова, — божественный свет есть в любом жизненном, материальном проявлении. Даже там, где, казалось бы, все мрачно.

И человеку, чтобы исправить ситуацию, вовсе не нужно воевать с мраком. Ему нужно лишь освободить уже имеющийся здесь свет.

Здесь — и в каждом из нас.

Потом разговор перешел на более прозаические темы.

Узнав, что у Арье девять детей, Чистов рассказал ему про Майку, которая собирается рожать своего первенца в чужом Нью-Йорке.

— Не проблема, — улыбнулся Арье, и в записной книжке Чистова появилось несколько телефонов акушеров и педиатров, которые не только были крутыми профессионалами, но и могли понять любую просьбу пациента, высказанную по-русски.

Короче, полет — по личным ощущениям Чистова — прошел гораздо быстрее, чем мог бы. И гораздо приятнее, тем более что удалось еще и прилично вздремнуть.

Когда «Боинг» скользил над Гудзоном, целясь на посадочную полосу аэропорта имени Кеннеди — пассажиры, кстати, могли наблюдать процесс на экранах своих мониторов, вмонтированных в спинку впередистоящих кресел, — Чистов вернулся мыслями к Майкиной ситуации. Да и своей тоже.

И странное дело — сейчас она уже не казалась ему такой безысходной, как десять часов назад.

Он даже про себя перефразировал Высоцкого: «Хорошую религию придумали хасиды…»

А потом двадцать минут в длинной, но быстро движущейся по лабиринту из натянутых лент очереди к пограничным кабинам. Предъявил визу, приложил пальцы к сканеру. Далее — шлепок печати в паспорт, и ты уже по-настоящему на американской земле.

Повертел головой — Майку среди встречающих не нашел.

Двинулся по второму кругу — она нашла его сама.

Налетела, подпрыгнула, обняла за шею. Чистов даже испугался — какие могут быть прыжки в ее положении?

А Майка уже была с папой.

Она прижалась лицом к его груди, схватила его двумя руками за куртку. А он чуть нагнулся и поцеловал ее в макушку.

Они, несомненно, были счастливы.

Ну и при чем тут генный анализ?

Кое-что из не высказанного вслух

Алексей Годовик, одногруппник Ивана Басаргина, пенсионер по горячему стажу. Город Нижний Тагил

А я и в самом деле не знаю, кто мне Ванька — друг или враг.

Познакомились мы в Свердловске, когда сдавали в приемной комиссии института школьные аттестаты и всякие справки. С тех пор, похоже, не расставались.

Я никогда не скрывал: Ванька из нас двоих — главный. Меня это не угнетало.

Мой батя, например, закончил службу подполковником. Что ж, ему теперь всю жизнь мучиться, что не генералом?

Тем более в нашей группе — и не только нашей — многие сочли бы за честь быть даже не подполковником Ванькиной армии, а каким-нибудь сержантом. Лишь бы — Ванькиной армии.

И многие свердловские парни вздохнули с облегчением, когда мы с ним, как победители региональной олимпиады, получили право перевода в МГУ.

В Москве я тоже был «подполковником». Но быть подчиненным Ваньки, как мне казалось, не составляло особого труда.

Ванька же в Москве едва сам не стал подчиненным — у них началась любовь-война с первой красоткой курса Катькой Воскобойниковой. Честно говоря, уникальная была девица: красивая, стройная, чертовски умная и чертовски пробивная. С таким коктейлем наличие крутого папашки — настоящего чрезвычайного посла — смотрелось просто перебором.

Вот и нашла коса на камень. Или сталь на чугун.

Впрочем, мне такие продвинутые девушки никогда не нравились. Моя-то девчонка была куда проще.

Нелли не была ни красоткой, ни отличницей. И родители — обычные инженеры из Уфы.

Вот фигурку у моей Нельки не отнять — точеная. Как у балерины, только что не такая тощая.

Я ее как увидел первый раз в конце третьего курса в белом платьице в скверике возле университета — сразу понял: это моя женщина. И хотя оба никуда не торопились — через три месяца, во время запомнившейся нам теплоходной поездки, она и в самом деле стала моей женщиной.

Ванька, как всегда, помог — не только сам на полночи покинул каюту, но и выгнал еще двух гавриков: в то время студентам об одно— или двухместной каюте можно было лишь мечтать.

А вскоре…

Даже и вспоминать не хочется.

Он в очередной раз расстался с Катькой: у них всегда все было очень бурно, то расставались, то сходились.

И — вот уж чего я не ожидал — Ванька положил глаз на мою Нелли.