Счастье Муры

– Андреевна, ну ты и голова! – восхищённо цокает языком Николаич.

– Я бы на твоём месте про голову молчала, – многозначительно говорит бабушка.

Дед обвязывает председателя, кидает вниз верёвку. Бабушка, Гришка и Николаич вцепляются в неё.

– Давайте! – командует дед.

Верёвка натягивается до упора, охающий председатель повисает в воздухе и медленно плывёт вниз. Бабушка отматывает верёвку, а Николаич с Гришкой, пыхтя от натуги, придерживают её. Мура, затаив дыхание, наблюдает за председателем. Тот смотрит себе строго под ноги, чтобы ни с кем не встречаться взглядом, и тихонечко качается туда-сюда.

Но вдруг он поднимает глаза.

– А-а-а! – раздаётся его возмущённый крик. – Проклятая коза!

Мура смотрит туда же, куда и он, и холодеет. Пока все были заняты спасательными работами, Валентина времени даром не теряла. И теперь крыжовник председателя лысый как коленка. Ни одного листочка. Только колючки торчат.

– Я убью её!!! – орёт председатель.

– Сейчас обратно на дерево вернём! – прикрикивает на него дед.

Председатель умолкает. Через минуту он уже на земле. Николаич отвязывает верёвку, и они с дедом уводят его в дом – укладывать в постель.

– Вечером ба-аньку зато-опим, по-о-парим тебя, спина станет но-овенькой, – как маленького, уговаривает председателя Николаич. Тот всхлипывает и невнятно мычит.

Бабушка с Гришкой и Мурой уводят домой Валентину.

– Вот ведь зараза, – ругает по дороге бабушка козу, – кругом столько травы, а она только председателев крыжовник жрёт!

Валентина на слова бабушки не обращает внимания. Она вышагивает по неровной деревенской дороге и весело вздрагивает ушами. У Валентины сегодня праздник, аж именины сердца. Крыжовенного листа она наелась на год вперёд.

Глава 11 Банный день

Поздно вечером Мура с дедом, как и положено настоящим поморам, провожают на крыльце закат.

Оба пахнут чистотой, берёзовым листом и травами. Сегодня, благодаря радикулиту председателя, выдался настоящий банный день.

Мура с бабушкой помылись первыми. Бабушка не очень любит жару, поэтому они с Мурой затеяли мытьё, не дожидаясь, пока баня растопится в полную силу. Зато к тому времени, когда Николаич привёл под руку ковыляющего председателя, раскалённая банька чуть ли не свистела в дымоход закипающим чайником.

– Николаич, может, тебе не надо? – спросила бабушка.

– Это почему же? – разобиделся Николаич.

– Так мозги-то сотрясённые! Мало ли.

– От русской баньки никому ещё плохо не было! – отрезал Николаич и вперёд остальных полез в пекло.

Мура с бабушкой – обе розовощёкие, в белых косыночках, сидели у распахнутого кухонного окна и пили из блюдечек чай с мятой. В баньке раздавались такие звуки, словно там кого-то убивают.

– Хрясь… Хрясь…

– Ох… Ах…

– Фьють… Фьють…

– Бух… Бах…

– Егорыч, будь человеком, не поддавай больше!

– Фшшшшшшшшшшшшшшью…

«Наподдал» – подумала Мура, и даже почувствовала запах травяного настоя, которым плеснул из ковшика на раскалённые камни дед.

– Рейхстаг проще брали, – хмыкнула бабушка, когда мытьё мужчин, судя по нарастающему шуму, превратилось в настоящее сражение.

Первым капитулировал Гришка. Он выполз из бани – красный как варёный рак, с прилипшим к макушке берёзовым листом, рухнул на лавочку и какое-то время мелко дышал, глядя невидящими глазами на нахохленного Сергеича. Петух возмущённо кококнул и повернулся к нему боком.

– Ннну? – спросила бабушка.

Гришка слабо пошевелил рукой. Сил отвечать у него не было.

Следом сдался председатель. Он рухнул на лавочку рядом с Гришкой – раскрасневшийся, с дымящимися ушами, и тоже уставился на петуха. Сергеич сердито закукарекал.

– Ишь, – выдохнул облачко пара председатель.

– Чай пить будем? – спросила бабушка.

– Том, – ответил с усилием председатель.

– Это как понимать?

– По… том…

– Ах, потом. Ну тогда ладно.

Николаич с дедом соревновались на выдержку до последнего. Пока у бабушки не кончилось терпение, и она не наорала на них из окна.

Дед покидал баньку с явным сожалением, а вот по выражению лица Николаича было видно, как он рад тому, что пытка мытьём закончилась.

Когда отдышались, бабушка усадила всех за ужин. Кормила густым грибным супом, поила чаем с малиновым вареньем. Николаич быстро доел суп и протянул тарелку за добавкой:

– Андреевна, положи больному ещё.

Бабушка налила ему вторую порцию супа.

– Это кто больной? Ты, что ли? – прищурилась она.

– А то!

– Больной, без памяти ешь! [2]

2

Так в деревнях говорят о людях, которые только притворяются больными.

Председатель после баньки ожил и даже расцвёл. Обмотанный по самые подмышки мохеровым платком, он уплетал бутерброды с вареньем, запивая их успокаивающим чаем с мятой.

Сергеич ревниво следил за ним с забора, а Валентина благоразумно пряталась в курятнике. От греха подальше.

Потом гости засобирались по домам, и дед с Гришкой пошли их провожать. Сначала уложили в постель председателя, а потом – довольного Николаича.

И теперь Мура с дедом сидят на крыльце и провожают закат. Бабушка возится с грибами – нанизывает их на суровую нить, чтобы засушить на зиму. У Гришки второй ужин. Он пьёт чай с остатками пирога. Жуёт так, что слышно на крыльце.

– Поешь и иди спать, – ворчит бабушка.

– Угум, – отзывается Гришка. – Если быстро заснуть, снова не проголодаюсь.

– Вот ведь прорва! И куда всё съеденное уходит? Худющий как скелет, только руки в длину растут.

– Вот в руки и уходит!

– Нет чтобы в мозги.

– Надо по порядку. Сначала – руки, потом – мозги.

Дед с Мурой тихо хихикают. Мура прижимается ухом к груди деда, затихает. Потом растопыривает пальцы, сгибает мизинец:

– Было пять дней, один прошёл. Осталось четыре. Через четыре дня мама Тоня с папой Володей возвращаются.

– Соскучились – вздыхает дед.

– Соскучились – отзывается эхом Мура.

Вдруг сердце превращается в надутый до упора воздушный шар. Давит на бока, болит. Мура ёрзает на коленях деда, прижимается к нему сильней.

– Дед, а дед, – шепчет. – А представь, если бы мама Тоня не познакомилась с папой Володей? Тогда бы у меня не было ни тебя, ни бабушки, ни Гришки…

У Муры обрывается голос.

Дед говорит «чшшшшшш», гладит её по волосам:

– Хорошо, что они познакомились, да, Мурочка?