Счастье на бис
Шрифт:
Назад идет с мыслью, что можно успеть какой-нибудь бургер перехватить, пока он там десять пар перемеряет. Но Всеволод Алексеевич шагает ей навстречу. В руках два пакета. На удивление быстро.
– Всё удачно? – осведомляется она.
– Вполне. Возьми, пожалуйста.
Протягивает один пакет ей. Сашка машинально берет. Машинально же заглядывает внутрь, достает коробку.
– К костюму, – невозмутимо сообщает он. – Прости, ты ушла, я взял на свой вкус.
«Прости», ага! А так бы он на ее вкус взял! Впрочем, они уже выяснили, что разница тут не большая, если только в цене. Туфли. Не лодочки, не на шпильке, на которой она бы все равно не смогла ходить. А ровно такие, какие ей всегда нравились. Похожие на мужские, с длинным тупым носом, шнуровкой на подъеме и широким устойчивым каблуком.
– Всеволод Алексеевич, вы… Ну куда я во всем этом буду ходить?
– Куда угодно! Хоть бы и за хлебом.
И оба начинают ржать как сумасшедшие.
Май
– С праздником, Всеволод Алексеевич. Вы, главное, будьте здоровы.
Сегодня вместо «доброго утра». Улыбается, довольный. К завтраку вышел в белой рубашке. А если соберутся гулять, то еще и пиджак с орденами наденет. Есть у него такой, особый. К которому раз и навсегда ордена прикручены, чтобы каждый год не мучиться. Тяжеленный.
Как его песочили в интернете за этот пиджак, когда он работал. Хотя надевал его Туманов раз в год и не на главный праздничный концерт на Красной площади, а на тот, локальный, поселковый, который сам же устраивал и который так Сашку раздражал. Звенел наградами в узком кругу. И Сашка не знала, как к этому относиться. Ведь его награды. Да, не в Великую Отечественную полученные. Но полученные же, не на рынке купленные. Одну можно даже считать «боевой», за выступления в Афганистане. Да, не стрелял – пел. Но, думается, толку от него как от певца там было больше, чем возьми он автомат. И действительно рисковал, далеко не все артисты соглашались туда ехать. Остальные награды за заслуги перед государством и искусством. И тоже ведь не с неба на него упавшие. Другой вопрос, уместно ли надевать их в День Победы. Вроде как наравне с ветеранами. Которых почти не осталось. И большая часть публики на концертах для ветеранов состоит, в лучшем случае, из детей войны. К которым он тоже относится. И Сашка не случайно его поздравляет. Для него это не абстрактный праздник, а самые настоящие живые воспоминания.
Сейчас всё гораздо проще. Теперь к нему не приковано внимание журналистов, и здесь, в тихом Прибрежном, никому не придет в голову проверять, какого он там года рождения. Идет красивый старик, звеня наградами, и идет. Ему улыбаются. И он счастлив. А что еще Сашке надо?
Сашка уже не спрашивая включает телевизор. Знает, что он будет смотреть парад.
– Всеволод Алексеевич, а вы помните девятое мая сорок пятого?
Неопределенно пожимает плечами.
– Смутно. Мне кажется, что помню. Но кто даст гарантию, что я себе это воспоминание не придумал? Так же, как маму вроде бы помню. А может, и нет. Описать тебе праздничную Москву, как потом показывали в кинохронике, не смогу. Все бытовые тяготы я на себе почувствовал, скорее, в послевоенное время, его уже память захватила крепко. Продукты по карточкам, очереди за ними. Несколько раз я карточки терял. Как все дети. Дровяная печка и вязанки дров, за которыми я ходил во двор, где стоял специальный сарайчик. Самодельные леденцы. Мы растапливали в ложке сахар, он застывал и получался леденец. Парусиновые штаны до колен на помочах. Жизнь была суровая, Саш, но обыкновенная, у всех одинаковая. И даже то, что я рос без мамы, не казалось чем-то из ряда вон. В классе почти у половины ребят отцы с фронта не вернулись. Да и женщины тоже гибли и на фронте, и в госпиталях, и в тылу. Сейчас жутко звучит, а в те годы таковой была реальность.
Гулять они все-таки идут. Не сидеть же дома у телевизора. Там еще и концерты начнутся, он совсем раскиснет. Он и так не может говорить ни о чем другом. И до Сашки вскоре доходит, что воспоминания о Победе как историческом событии, свидетелем которого он был, пусть и в далеком детстве, у него давно вытеснились бесконечными концертами. Его, и так востребованного артиста, в майские праздники просто рвали на куски.
Они идут по набережной, в конце которой есть памятник погибшим кораблям. К нему обычно несут цветы местные жители, там же неподалеку площадка для городских праздников, где вечером ожидаются концерт и салют. Опять концерт. Сашку уже потряхивает от этого слова. И от выражения его лица хочется выть. Такая тоска в глазах. Каждый год одно и то же, каждые праздники. Он никак не может привыкнуть, что не нужен, что без него обошлись.
– Всеволод Алексеевич, у памятника полевая кухня будет. Поедим каши? – предлагает она.
Неопределенно пожимает плечами.
– Да я не голоден.
Он не голоден. Когда такое бывало? Практически никогда!
И снова идут в молчании. И Сашка не знает, как его отвлечь, поэтому говорит первое, что приходит в голову:
– Стыдно признаться, но у меня в семье нет ни одного героя. У всех есть, а у меня нет.
Даже самого завалящего. В школе перед Днем Победы всегда сочинение писали, рассказывали о своих героических родственниках. У одной из моих одноклассниц дедушка до Берлина дошел, на стене Рейхстага расписался, даже фото есть. А мне написать нечего. Когда подросла, стала допытываться, как так? А родители руками разводят, что-то невнятное рассказывают про прадеда-снабженца и про какую-то дальнюю родственницу, которая вроде бы воевала. Где, кем, без подробностей. Поэтому до вашего появления праздник я воспринимала абстрактно, как страницу учебника истории. А потом через вас. Через ваши эмоции, песни, горящие глаза и требование дать салют, разносящееся над Красной площадью.– Ты видела тот концерт?
– Вы его тоже помните?
– Такое не забывается. Эти сволочи организаторы что-то там напутали с хронометражем, и получилось, что я закончил песню, отзвучал последний аккорд, а салюта нет. А передо мной многотысячная заведенная толпа. И что я должен делать? Анекдоты ей рассказывать, что ли? Или просто уйти со сцены, а они пусть расходятся? Трансляция в прямом эфире на всю страну! И тут оркестр начинает играть финальную песню по второму кругу. И я, как дурак, начинаю ее петь, тоже по второму кругу. Голоса уже нет, срывается. Я целый день по всей Москве носился и везде живым звуком. И вместо третьего куплета, уже чувствуя, что не вытягиваю, просто кричу в микрофон, мол, дайте салют!
– …и дают салют, – подхватывает Сашка. – Это выглядело волшебно! Как будто вы минимум Президент! Верховный главнокомандующий нашей эстрады и того концерта.
Он грустно усмехается.
– Ты все романтизируешь. Тебе был нужен герой, и ты его себе придумала. Только я мало гожусь на эту роль.
– Вы прекрасно справлялись. И сейчас справляетесь.
А чтобы он поверил, что она говорит правду, Сашка добавляет совсем уж невпопад, но именно то, о чем думает:
– Я невероятно за вас боялась в майские праздники. Не в тот год, когда вы орали про салют. Тогда еще нет. Позже. Чем старше вы становились, тем более сумасшедшим был ваш график. Вопреки всякой логике. Я помню предпоследний, кажется, год перед тем, как вы ушли со сцены. Это же невероятно! В один день какой-то Сыктывкар, сольник для ветеранов в закрытом зале и три песни там же на открытой городской площадке. Потом перелет в Москву и выступление на Красной площади. На следующее утро вылет в Беларусь, там три концерта в разных городах. Вы что творили? Вы вообще спали?
– Во-первых, в Беларусь мы ездили поездом. Очень удобный ночной рейс, вечером сел в вагон, попил чайку и можешь спокойно спать. Утром свеженький приезжаешь на место.
– Свеженький? Так я и поверила, что вам с вашим ростом удобно спать в поезде.
– Ну, удобнее, чем в кресле самолета. Во-вторых, ты же понимаешь, что за такие вот корпоративы для ветеранов мне платили очень большие деньги. Регионы соперничали, чуть ли не аукцион устраивали, кто больше предложит, к кому я девятого мая приеду. Ну и от правительственных концертов отказываться нельзя, хотя за них и не платят.
– О чем я и говорю, – вздыхает Сашка. – Я примерно так и думала. И очень боялась, что с вами что-нибудь случится. Причем в дороге. Или в каком-нибудь Мухосранске, где никто не сможет квалифицированную помощь оказать.
– В итоге так и получилось. Но в Мухосранске оказалась ты, – усмехается. – А в-третьих, Сашенька, нагрузка не росла из года в год. Просто ваши социальные сети дурацкие появились. И вы стали больше узнавать. А я разницы даже не чувствовал, я привык. Мне всегда было хуже, когда я без дела сидел. Знаешь, когда жизнь тебя мотает: поезда, самолеты, гостиницы, – ты мечтаешь об отпуске. Чтобы уехать к морю и две недели просто лежать на пляже. Потом наступает отпуск. Первый день высыпаешься в номере. Второй лежишь на пляже. На третий Зарина тащит на какую-нибудь экскурсию, на которой совершенно неинтересно. Потому что объездил весь свет и впечатлений на работе хватает выше крыши. А на четвертый день я обычно сбегал. Почти всегда кто-нибудь звонил из Москвы, куда-нибудь приглашал, и я радостно соскакивал. Ну не могу я без дела! И сейчас…
Он обрывает себя на полуслове, и Сашка понимает почему. Она всё услышала в его голосе. И, наверное, впервые по собственной инициативе, а не по острой необходимости, Сашка осторожно сжимает его руку. Что еще она может сделать? Глупо же его утешать. Взрослый человек, сам все понимает. И решение уйти со сцены принимал сам, никто бы его не уговорил. Сашка может только показать, что рядом. И чувствует ответное пожатие теплой ладони.
Всеволод Алексеевич покупает гвоздики и кладет их к памятнику погибшим кораблям. Потом они вместе идут на раздачу каши. Сашка втискивается в очередь, его оставляет на скамеечке в тени. Возвращается с двумя мисками и одной рюмкой.