Счастье по ошибке

Я каждый день ездила в госпиталь, мы с мамой подменяли друг друга, пока Гриша безвылазно пасся у бабушки с дедушкой. В палате для тяжелых больных папа пролежал две недели. Потом его перевели в «легкую» неврологию. Он быстро шел на поправку. Лицо постепенно выравнивалось, подвижность рук и ног восстанавливалась. Говорил он тихим медленным голосом. Тщательно выполнял предписания врачей. Но это был уже не тот мой папа, который внушал такую уверенность в завтрашнем дне. Казалось, инсульт открыл ему какую-то новую для него сторону жизни, о существовании которой он не ведал: видимо, отец осознал, что он обыкновенный человек, видимо, почувствовал, как преувеличенно иногда сильные мужчины оценивают свою неуязвимость и самостоятельность в этом мире.

Папа не просто понял, что смертен, к чему, как профессиональный военный, и так всегда был готов. Он словно узнал впервые с полной очевидностью, что может, как и всякий, в любой момент оказаться игрушкой судьбы, которая готова изломать, искалечить, лишить способности к элементарному уходу за собой, поставить под большой вопрос человеческое достоинство, когда ты лежишь беспомощный и зависишь от воли любого, но только не себя самого. Папа смирился. Его растерянный взгляд сменился задумчивым. Таким он и вернулся домой – с инвалидностью, ограниченной подвижностью и большой надеждой на маму, на которую теперь смотрел немножко снизу вверх.

Так я осталась без мужа, без работы и без привычной отцовской помощи. И вот тут уже действительно задумалась. Слава богу, отец остался с нами. Но теперь, когда он почти во всем зависел от мамы, я потеряла твердую опору в жизни, еще недавно казавшуюся вечной. Я поняла, что семейная жизнь, какая бы она ни была у меня, создавала чувство устроенности, когда вроде бы все уже состоялось и не нужно ничего добиваться, а следует только добросовестно выполнять свои обязанности… Теперь приходилось начинать все с самого начала.

На первых порах я еще надеялась, что папа воспрянет и вернется к своему привычному состоянию главы семейства. Но он смотрел куда-то в глубь себя, смотрел в окно на облака – и в основном бездействовал.

Мама ухаживала за ним неожиданно терпеливо и, как могла, вела хозяйство. В очередной раз я поняла, что, вынося свои категоричные суждения о жизни, почти ничего об этой жизни не знаю. Вот и мама удивила меня… Однако, кроме моего брата, она не любила никого. И когда нашу семью перестала согревать любовная, деятельностная энергетика папы, в ней совсем не осталось тепла. Вместе с практической помощью папина болезнь отняла у меня душевное пристанище, где я всегда находила утешение и поддержку. Дом, в котором я выросла, стал пустым и холодным.

Гришка учился все хуже. Его дневник пестрел двойками и призывами к родителям немедленно явиться в школу. Я, как могла, пыталась на него воздействовать, и он всякий раз обещал исправиться. Однако все оставалось по-прежнему.

А бабушка с дедом продолжали баловать внука, ни в чем ему не отказывая. И в ответ на мои робкие упреки свекровь скорбно напоминала, что ребенок переживает губительный стресс из-за разрыва родителей и что только любовь и мягкость обращения способны вылечить последствия тяжелой душевной травмы. Она не упускала случая для убедительности напомнить мне, что, слава тебе господи, в отличие от меня, сама вырастила прекрасного сына – с чем я не была вполне согласна – и, уж кажется, умеет воспитывать детей. Как бы то ни было, другой помощи мне было ждать неоткуда. Так что свекровь все позволяла Грише, а я все прощала свекрови.

Но однажды они пришли к нам в дом какие-то особенно торжественные. Сели на диван и попросили меня тоже сесть для серьезного разговора.

– Светочка, мы долго наблюдали, как ты, бедняжка, бьешься одна с мальчиком, – вкрадчиво начала мать бывшего мужа. – И вот что мы с Валентином Георгиевичем хотим тебе предложить. Только выслушай нас спокойно и прояви рассудительность. Женщина ты молодая, у тебя вся жизнь впереди. А Гриша – он тебя сковывает по рукам и ногам. И ты ничего сыну дать не можешь, потому что нужно свою судьбу устраивать, с работой определяться – а ребенок внимания требует. Так вот мы тебе и предлагаем: отдай Гришу нам, Светочка, и занимайся собой.

Свекровь замолчала и смотрела на меня с сострадательной улыбкой, как на тяжелобольную. Я помотала головой, пытаясь сосредоточиться.

– В каком смысле – отдай? – спросила.

– В полном смысле, – убежденно кивнула свекровь. – Отдай насовсем.

– То есть как это? Как я могу его отдать – своего сына?

– Очень просто! – воскликнула она. – Напишешь отказ. Мы оформим опекунство. Женщина ты молодая… симпатичная, – добавила, чуть запнувшись, – еще выйдешь замуж и новых себе нарожаешь. А этого – мы заберем. Ну!

Она смотрела на меня так ясно и дружелюбно, как будто ничего естественнее и приятнее для меня, чем ее план, и быть не могло. А я так растерялась, что на время утратила способность соображать. Сидела словно в оцепенении. Наконец смогла вымолвить:

– Да как такое возможно – отдать своего сына?! Какой еще отказ…

– А что тут удивительного? – нахмурилась свекровь. – Ты с ним все равно не справляешься. В конце концов, мы ему не чужие, как-никак родные бабка с дедом. И он, можно сказать, вырос на наших руках! – Она всегда любила преувеличивать собственные заслуги. – И тебе еще об отце нужно подумать, за ним ухаживать. А у нас ребенок будет обеспечен всем необходимым. Поверь мне, Светочка, нам он нужнее. А ты себе еще родишь. Вот увидишь, так для всех только лучше будет.

– Послушайте… Послушайте, – волновалась я, с трудом нащупывая слова. – Как я – мать – могу отдать вам сына? Это невозможно!

– Да какая ты мать! – вдруг воскликнула свекровь. – У ребенка одни двойки! Мать! До развода довела! Мать она, видите ли! Ребенка отца лишила…

– Хватит! – заорала я. – Я вам Гришу не отдам – и кончено!

Но кончить так легко не получилось. Они всё сидели, то увещевая меня, то браня, то запугивая. Потом еще долго свекровь звонила каждый день, взывая к моей ответственности, состраданию и благоразумию. А то вдруг уговаривала подумать о себе, подумать о сыне, наконец о них, для которых мой сын остался «последней радостью» – и все это означало одно: отказаться от ребенка и заняться устройством личной жизни «с чистого листа», как они выражались.

В конце концов родственники совсем истрепали мне нервы. Что было очень некстати, потому что я почти каждый день ездила по собеседованиям, пытаясь понравиться работодателям. Мне требовались сосредоточенность и контактность – а после схваток с родителями мужа я чувствовала себя наголову разбитой неудачницей, и меня никуда не брали. Так что я уже была близка к отчаянию, когда пришла неожиданная помощь: старый друг отца рекомендовал меня своему товарищу, директору большого холдинга, и я наконец устроилась менеджером отдела сбыта в его компании.

– Коллектив у нас хороший, молодой, – в первый рабочий день бодро информировала моя начальница. – Надеюсь, вам у нас понравится.

Сразу после этого теплого приема она обо мне забыла, напоследок поручив своей сотруднице Илоне. И у меня началась «трудовая жизнь». Я приходила в офис, садилась за стол и весь день сидела без каких-либо занятий, в то время как Илона меня игнорировала. В обеденный перерыв сломя голову неслась домой, чтобы проконтролировать Гришу. Толку от этой меры было столько же, как от сидения на работе, где все на меня косились как на совершенно никчемное, безнадежно ленивое, взятое в отдел по блату существо. Может быть, я как-то неправильно себя вела. Но у меня не было никакого опыта, и эта работа должна была стать моим стартом…