Счастье по случаю

Маргарита, полная рослая девушка с ненакрашенными, румяными от природы щеками, которые даже в этой парильне выглядели такими свежими, словно раскраснелись от холодного ветра, хлопотала около морожениц. Приподняв крышку, она погружала ложку в толщу мороженого и бросала зачерпнутую порцию в невысокую плоскую вазочку. Потом добавляла туда немного взбитых сливок, выдавливая их из картонного рожка, словно зубную пасту. Из алюминиевого судка она брала ложкой джем, выкладывала его на мороженое, затем щедро поливала все шоколадом или сиропом и клала сверху красную аппетитную половинку засахаренной вишни. И минуту спустя пятнадцатицентовое «праздничное», весьма ценимое завсегдатаями кафе, уже красовалось на столе, словно фонтанчик свежести в знойный летний день. Маргарита, получив деньги, бежала к кассе и возвращалась к мороженицам приготовлять следующую порцию «праздничного». Работа была однообразна, но Маргарита, создавая десятое сложное и красивое сооружение, вкладывала в него столько же старания и простодушной радости, как и в первое. Крестьянка, уже совсем взрослой приехавшая в город к родственникам, она пока еще не разочаровалась в дешевом шике квартала. Не приелись ей еще и ежедневные неожиданности и приторные запахи кафе. Бурное оживление, нескончаемые флирты, зарождающиеся вокруг нее, вся эта атмосфера ухаживаний, жеманства, полусогласий и осторожных покушений забавляла и развлекала ее, не затрагивая всерьез. Особенно сильное впечатление произвел на нее этот «тип» Флорентины, как прозвала она Жана Левека. И сейчас, когда Флорентина с полной тарелкой прошла мимо нее, Маргарита, засмеявшись своим добродушным смехом, не удержалась от обычного замечания:

— А твой-то тип на тебя поглядывает!

И, облизнув влажные губы, словно хранящие вкус джема, добавила:

— По мне, он шикарный парень, и симпатичный. Вот увидишь, Флорентина, ты его быстренько обкрутишь.

Флорентина пренебрежительно усмехнулась. Вот так, конечно, представляется жизнь этой толстой простушке Маргарите: вечный круговорот «праздничных», а в заключение все они без малейшего труда, не шевельнув и пальцем, окажутся невестами, а потом и новобрачными в подвенечных платьях и с букетиками в руках. Однако, направляясь к Жану Левеку, она не без удовольствия подумала, что он и в самом деле проявляет к ней немалый интерес, раз уж даже толстуха Маргарита это заметила и поддразнивает ее. «Но какой-то не такой интерес», — тут же подумала она в приступе досады, от которой сразу подурнела.

Поставив тарелку перед Жаном, Флорентина подождала, не заговорит ли он. Но поглощенный чтением Жан только пробормотал «спасибо», даже не подняв головы; продолжая читать, он рассеянно взял вилку и принялся за еду, а Флорентина все еще медлила в нерешительности, и это холодное молчание казалось ей более мучительным, чем все его намеки. Когда он говорил, она хотя бы могла язвительно ему ответить. Флорентина не спеша вернулась в дальний конец прохода — присмотреть за варящимися сосисками. И внезапно, утомленная, охваченная какой-то смутной грустью, которая порой подымалась в ней и угнетала ее, она на мгновение прислонилась к никелированному краю плиты.

До чего же она устала от этой жизни! Обслуживать всяких нахальных грубиянов, которые оскорбляют ее своими приставаниями; или же таких, как Жан Левек, чья вежливость, может быть, только скрывает насмешку. Обслуживать, всегда обслуживать! И при этом обязательно улыбаться! Вечно улыбаться — даже когда ступни горят, словно ходишь по углям! Улыбаться, когда к горлу подкатывается холодный тяжелый ком ярости! Улыбаться, когда ноги подкашиваются от усталости!

В глазах Флорентины появилось выражение тупого безразличия. В этот миг черты ее детского, сильно накрашенного лица как бы скрылись под обличьем старухи, которой она станет когда-нибудь. В морщинках в углах губ уже угадывались глубокие складки, какими оплывут ее упругие, нежные щеки. В ее облике с неожиданной явственностью проступили признаки неотвратимой расплаты: унаследованная от предков слабость, глубокая униженность, которую эта слабость делала безысходной и которой Флорентина расплачивалась уже сейчас, словно выплеснулись из ее угасших зрачков и, разлившись, затуманили ее обнажившееся, сбросившее обычную маску лицо.

Все это длилось меньше минуты. Флорентина снова взяла себя в руки, снова стала прежней — напряженной и нервной, и ее накрашенные губы сложились в привычную улыбку. От всех смутных мыслей, пронесшихся у нее в голове, осталось только одно ощущение, жесткое и холодное, как ее застывшая улыбка: вот сейчас, немедленно, надо пустить в ход все, что у нее есть, всю ее женскую привлекательность, ради выигрыша в этой жестокой борьбе за счастье. Наклонившись, чтобы убрать со стола грязную посуду, она посмотрела сбоку на Жана Левека, и в ее сердце вдруг вспыхнула ослепляющая боль: она поняла, что — хочет она того или нет — он уже не может быть ей безразличен. И в то же время сейчас она, как никогда, была готова возненавидеть его. Она ничего о нем не знала, кроме его имени, которое он только что ей сказал, и того, что говорила Луиза, знавшая о нем немногим больше: что он работает электромехаником на литейном заводе. От Луизы же она узнала, что Жан не встречается ни с одной девушкой, — это удивило ее и было ей приятно.

Флорентина искоса оглядела длинный низкий стол; она увидела лица, склоненные над тарелками, открытые рты, масленые губы, жующие челюсти — зрелище, которое всегда вызывало у нее отвращение, — а дальше, в самом конце стола, сильные широкие плечи молодого человека, хорошо обрисованные коричневым пиджаком. Он сидел, подпирая рукой смуглое лицо. Челюсти его были плотно сжаты, от этого кожа щек натянулась. Тонкие морщинки веером расходились от подбородка к вискам. Как ни молодо он выглядел, на его высоком упрямом лбу обозначались легкие черточки. А его глаза, смотрел ли он на человека, на какую-нибудь вещь или в книгу, всегда сохраняли холодный блеск.

Неслышно ступая, Флорентина приблизилась к нему и стала исподтишка его рассматривать. Костюм из английской шерсти был куплен явно не в магазинах предместья Сент-Анри. Этот костюм, казалось ей, красноречиво говорил об иной жизни, о привилегированном положении его владельца. Нельзя сказать, чтобы молодой человек был одет особенно тщательно; наоборот, в его костюме проглядывала небрежность: галстук был завязан плохо, руки кое-где запачканы машинным маслом, а волосы, за которыми он совсем не ухаживал, разгуливая в дождь и в жару с непокрытой головой, были лохматыми и непокорными. Но эта небрежность в мелочах только делала заметнее те дорогие вещи, которые он носил: часы-браслет с поблескивавшим при каждом движении циферблатом, кашне из дорогого шелка, небрежно обмотанное вокруг шеи, модные кожаные перчатки — краешек их торчал из бокового кармана. Флорентине казалось, что стоит только нагнуться к нему, и она вдохнет пьянящий воздух большого города, хорошо одетого, сытого, самодовольного, ищущего своих дорогих развлечений. И внезапно перед ней возникла улица Сент-Катрин, витрины больших магазинов, элегантная толпа субботнего вечера, лотки цветочниц, рестораны с вращающимися дверями, столики, стоявшие чуть ли не на самой улице и отделенные от нее лишь блеском зеркальных окон, залитые светом подъезды кинотеатров и коридоры, уходящие вдаль за стеклянной башенкой кассы, среди отсветов высоких зеркал, между глянцевитыми перилами и пальмами — словно естественный подъем к экрану, на котором одна за другой возникают манящие картины: перед ее глазами проплывало все то, к чему она стремилась, чем восхищалась, чего жаждала всей душой. Да, Жан уж наверное не скучает по субботним вечерам! А для нее они были совсем не веселыми. Изредка ее приглашал погулять какой-нибудь знакомый, но он вел ее всего лишь в маленький кинотеатр или в убогий танцевальный зал их предместья. К тому же и за такое скромное развлечение он пытался получить плату поцелуями; ей приходилось все время отбиваться, и это окончательно портило все удовольствие от кино. Несколько раз она вместе с другими девчонками ходила в западную часть города, но в этой женской стрекочущей стайке она не отдыхала, а только испытывала досаду и стыд. Каждая проходившая мимо пара притягивала ее взгляд и усиливала ощущение горечи. Город был создан для этих парочек, а не для кучки молодых девушек, которые, нелепо обняв друг друга за талию, шли по улице Сент-Катрин, останавливаясь перед каждой витриной и любуясь всеми этими недоступными для них вещами.

Но как властно манил ее сейчас город, мерещившийся ей за спиной Жана Левека! Угадываемые за его широкими плечами огни города представлялись ей сейчас особенно яркими, толпа — особенно веселой, и даже весна — более близкой, готовой одеть зеленью чахлые деревца предместья Сент-Анри. Ей казалось, что, если бы не скованность, которая всегда охватывала ее в присутствии Жана Левека, она сама сказала бы ему: «Идем вместе, мы созданы друг для друга». И она опять ощутила нелепое желание запустить обе руки в его темные спутанные волосы. Она еще не встречала в своей жизни человека, так явно отмеченного печатью успеха. Пусть он сейчас всего только механик, — она твердо верила, что он многого добьется в будущем, и притом в самом недалеком будущем, и столь же твердо верила в непогрешимость инстинкта, который подсказывал, что ей следует стать его союзницей.

Она вернулась из далекой страны своих грез и спросила его грубовато, как всегда разговаривала с посетителями:

— Ну, так подать вам чего на десерт?

Жан поднял голову, расправил плечи и впился в Флорентину нетерпеливым и дерзким взглядом.

— Нет, но ты же еще не ответила, быть ли мне счастливчиком сегодня вечером. Ты над этим раздумываешь уже десять минут. Ну что, да или нет, идешь ты со мной в кино?

Он увидел, как в зеленоватых глазах Флорентины вспыхнул бессильный гнев. Но она тут же опустила ресницы и ответила сердитым, жалобным голосом, которому, однако, пыталась придать примирительное выражение:

— Зачем это я пойду с вами в кино? Я с вами и не знакома совсем. Что я про вас знаю-то?

Он рассмеялся сдавленным, глухим смехом, поняв, что она просто хочет заставить его рассказать о себе.

— А ты постепенно узнаешь, если, конечно, сердце тебе подскажет.

Испуганная не столько двусмысленностью его слов, сколько его холодностью, она оскорбленно подумала: «Он хочет заставить меня говорить. Может, только для того, чтобы посмеяться надо мной». И сама засмеялась неуверенным, деланным смехом.

Но Жан больше не обращал на нее внимания. Казалось, он прислушивался к уличному шуму. Через мгновение Флорентина различила глухую барабанную дробь. У стеклянных дверей магазина собиралась толпа. И даже продавщицы, оказавшиеся свободными, вышли из-за прилавков. Хотя прошло уже более полугода с тех пор, как Канада объявила войну Германии, войска не часто появлялись в предместье Сент-Анри и всегда привлекали толпу любопытных.

Голова колонны достигла магазина. Флорентина, вся подавшись вперед, смотрела на это зрелище с детски жадным интересом и удивлением. Ряд за рядом проходили солдаты — крепкие парни в тяжелых шинелях цвета хаки, одинаково сгибающие запорошенные снегом руки. С радостным оживлением Флорентина обернулась к Жану, словно приглашая полюбоваться ее ребяческим возбуждением, но его лицо было таким враждебным, таким презрительным, что она пожала плечами и отошла, стараясь не упустить ни одной подробности зрелища. Теперь по той части улицы, которая была видна из окна, проходили новобранцы: все они были еще в штатском — одни в легких костюмах, другие в рваных, заплатанных, продуваемых ветром осенних пальто. Многих парней, маршировавших в последних рядах, она знала в лицо. Как и ее отец, они долгие годы жили на пособие по безработице. И за этим видением войны, которое казалось ей таким волнующим, непонятным и живописным, она вдруг смутно ощутила, какая ужасающая нищета ищет здесь последнего приюта. Словно в тумане перед ней прошли годы безработицы, когда из всей их семьи она одна приносила в дом хоть какие-то деньги. И еще более далекое время — годы детства, когда работала ее мать. Перед ней возник образ Розы-Анны, и сердце ее защемила привычная тоска. На мгновение она увидела этих людей в нищенских одеждах, чеканящих военный шаг, глазами своей матери. Но она не стала долго задерживаться на этих мыслях, которые вели ее к тягостным и путаным рассуждениям. Это зрелище было для нее прежде всего развлечением, таким приятным среди томительных часов работы. Глаза ее расширились, щеки под румянами слегка порозовели, и она опять повернулась к Жану Левеку. И с беспечной живостью она выразила свое мнение о происходящем несколькими короткими безжалостными словами: