Счастье Вениамина Л.

Господин за столом, впрочем, не особо нуждался в его речах.

— Вы пойдете парламентером, — выдержав недолгую паузу, продолжил он. — Передадите наши предложения. Потом вернетесь, сообщите ответ. И снова пойдете. Будете ходить сколько потребуется. Мы, повторяю, хотим решить вопрос цивилизованно.

Пойти — и не возвращаться, лихорадочно забилось в голове у Вениамина Л. Сделать вид, что согласен, а самому сыграть собственную игру. Раз уж он человек, то и нужно быть с людьми.

— Не думайте только от нас сбежать, — вновь как считав с лица его мысли, сказал господин за столом. — Не выйдет! Мы вас достанем. Где угодно. И не думайте, что вы там, — он указал глазами наверх, — кому-то нужны. Нам нужны. С нами у вас перспективы. Будущее. А там, — он снова указал глазами наверх, — вы ничто. Никто. Что вы есть, что вас нет.

— Вы же говорите, я человек, — сумел разомкнуть губы Вениамин Л.

— Вы ник-то! — внятно, по слогам отчеканил господин за столом. — Ничто и никто! Чтобы быть кем-то, нужно иметь имя. Как ваше имя? Вы меня спрашивали, ну-ка ответьте сами: как ваше имя?

— Это вы меня сделали таким, — более вопросом, чем утвердительно, произнес Вениамин Л.

— Не все ли это равно! — поморщившись, ушел от ответа господин за столом. — Что бы вы ни выяснили, для вас уже ничего не изменится. Таким вам уже и жить. Хотя, — губы ему раздвинуло в плотоядной ухмылке, — мы умеем многое. У нас большие возможности. Это так.

— Но имя! Имя! — в отчаянии воскликнул Вениамин Л. — Как без имени? Без имени нельзя!

— Имя! — эхом откликнулся господин за столом. — Ладно. Будет тебе имя. Тебя звать… Уко!

Вениамина Л. всего передернуло.

— Я не знаю таких имен. Таких имен в природе не существует.

— Теперь будет, — вновь плотоядно ухмыльнулся господин за столом. — Твое имя — Уко.

До того, как наречь Вениамина Л., он неизменно обращался к нему на «вы», теперь, дав ему имя, он словно присвоил Вениамина Л., сделал своей вещью, и обращение на «вы» полностью утратило какой-либо смысл.

— Вы у меня отобрали имя, лишили памяти о себе! — Отчаяние, владевшее Вениамином Л., становилось все гуще, ядовитей, оно проникало в самую его глубь, заливало его, душило, он уже не мог справляться с ним. — Ради каких-то своих целей… ради… Подонки! Грязные мерзкие твари! Крысы!

В следующее мгновение, сбитый с ног, он уже лежал на полу, один из тех, в пальто, сидел на нем всеми четырьмя конечностями и, прокусив насквозь, держал в зубах, больно оттягивал в сторону ухо, а другой, также опустившись на четыре точки, припав к полу, стоял у него перед лицом, щерил пасть, готовый в любой момент тоже вцепиться и рвать.

— Отпустите его. Он уже все понял, — услышал Вениамин Л. голос господина за столом. И, когда, покачиваясь, с трудом различая окружающий мир вокруг, поднялся, рухнул на стул, — услышал, как тот обращается уже к нему: — Тебя лишили памяти, потому что она тебе не нужна. Потому что ты раньше не жил. Это была пустая, никчемная жизнь, тебе ее незачем помнить. Настоящая жизнь у тебя начинается только сейчас. Благодаря нам. Или ты что, отказываешься жить? Отвечай! — закричал он, не получив ответа от Вениамина Л., и в ярости, увидел Вениамин Л. возвращающимся зрением, вскочил на стол, присел на краю столешницы — в той же позе готового броситься на жертву хищника, что минуту назад один из тех, в пальто. Из-под обшлага штанины у него, увидел Вениамин Л., выглядывает сантиметров на тридцать и от возбуждения постукивает по столешнице кончик грубошерстистого толстого хвоста.

— Почему… Я хочу жить… Я готов… Конечно… — торопливо, боясь, что ему не дадут высказать все до конца, залепетал Вениамин Л.

Кончик хвоста у господина на столе замер, взметнулся, стукнул еще раз и втянулся в штанину, исчез в ней. Собеседник Вениамина Л. спрыгнул обратно на стул, сел на нем, выпрямился и быстрым движением огладил метельчатые усы.

— Тогда слушай, — сказал он. — Внимательно слушай. Все это было предисловие, сейчас же дело…

* * *

Мусорный бак был пуст. Вениамин Л. перерыл его до самого дна — но ничего не обнаружил. Точнее, бак был полон всякого мусора, до самых краев, однако ничего съестного. Ни крошки. Похоже, его содержимое уже перевернули десять раз, и все, что было съестного, выгребли. До последнего объедка.

Вениамин Л. выбрался наружу и со злостью пнул бак ногой. Металлическое тело того отозвалось гулким грязным дребезжаньем.

— Что, тут тоже нечем поживиться? — продолжением этого дребезжанья спросил рядом надтреснутый голос.

Вениамин Л. посмотрел на спросившего. Это был мужчина средних лет, в прошлом, видимо, довольно солидной комплекции, но сейчас все у него висело складками и морщинами: щеки с подглазьями, шея, одежда. Просторные брюки были подвязаны белой бельевой веревкой, и лохматые концы ее выглядывали из-под обвисшего пиджака свидетельством жизни, потерпевшей крушение.

— Восемь дворов обошел, все подчистую выбрано, — поймав взгляд Вениамина Л., продолжил мужчина. — И тут, как я понимаю, то же самое?

— То же самое, — с неохотой отозвался Вениамин Л.

— Проклятые крысы! — с негодованием воскликнул мужчина. Вернее, он хотел с негодованием, но надтреснутость его голоса придала интонации жалкую беспомощность. — Разве можно было им верить? Нужно было их травить, травить, травить! Нельзя было их выпускать из подвалов!

— Да? И как бы вы их не выпустили? — желчно усмехнулся Вениамин Л. — Ввязались бы с ними в войну? Можно выиграть войну у грызунов?

— Но лучше было погибнуть с оружием в руках, чем сейчас подыхать от элементарного голода! — с прежней надтреснутой патетикой воскликнул мужчина.

— А когда было всеобщее голосование, тоже, наверно, проголосовал за добрососедские отношения? — спросил Вениамин Л.

— А вы нет? Вы нет, да? — быстро проговорил мужчина. — Какая агитация была, вспомните! Мутация! Наши друзья! Братья по разуму! Братья по разуму… Занял, сволочь, мою квартиру, соединил со своей, меня не пускает: появишься — загрызу! И пожаловаться нельзя — никто на них никаких жалоб не принимает!

Вениамин Л. почувствовал в себе столь жуткую ярость — казалось, будь у него зубы, как у тех, точно бы набросился на мужчину и перегрыз ему горло до самых позвонков. Грыз бы и грыз, пока не отвалится голова.

— Ну пошел отсюда! — ощериваясь, будто у него и в самом деле были такие зубы, выговорил он. — Пошел живо! Не то до голодной смерти своей не дотянешь!

Мужчина дернул от Вениамина Л. — его просторная одежда только полоскалась на бегу, будто флаг под ураганным ветром.

Вениамин Л. глядел ему вслед с чувством горячего мстительного презрения: болван! Еще, наверно, и состоял в каком-нибудь обществе сочувствия пасюкам. Принципы гуманизма требуют от нас!.. Пожинай что посеял.

Мимо по дороге, обдав Вениамина Л. с ног до головы веером грязной воды из невысохшей после дождя лужи, пронеслась машина. Вениамин Л. невольно выматерился, повернувшись вслед машине, погрозил кулаком. Вслед тому он с ужасом увидел, что машина резко затормозила, замерла на мгновение и, все убыстряя и убыстряя движение, понеслась задним ходом к нему обратно.

Она катила к нему, а он от ужаса был не в состоянии пошевелиться, двинуть ногой, стоял — и смотрел, как она приближается. И лишь когда она сравнялась с ним, остановилась и все ее четыре дверцы начали раскрываться, лишь тогда к нему вернулась способность двигаться, он рванулся — куда понесли ноги, прочь, прочь от обитателей машины, только бы убежать, только бы убежать!