Счастье Вениамина Л.

Мешок за спиной, в который он складывал найденную еду, прыгал там и мешал бегу, он начал сбрасывать его на ходу, стряхнул одну лямку, другую, изогнулся, чтобы мешок соскользнул с руки окончательно, глянул назад — и понял, что его попытка уйти от них бессмысленна. Они были от него уже в нескольких метрах, они уже почти догнали его — неслись на всех четырех, стремительно перебирая ими, полы их расстегнутых цветных пиджаков раздувались подобно крыльям, они неслись, как на крыльях!

Вениамин Л. успел пробежать еще какой-нибудь десяток шагов — и удар обрушившегося на него тяжелого тела сбил его с ног. Это, догнав, прыгнул на него сзади один из преследователей. Вениамин Л. полетел кувырком, перевернулся через голову, перевернулся еще раз, проехал на спине, попытался в продолжение этого движения вскочить на ноги, но его тут же бросило назад на землю. Прямо в упор на него глядели два круглых злобных глаза. Ощерившиеся для укуса зубы, похожие на две короткие кривые сабли, были совсем рядом с лицом, а по бокам от себя он чувствовал тяжелое жаркое дыхание остальных. Их было четверо, если не пятеро. Неужели конец, мелькнуло в голове у Вениамина Л.

— Кулаки, падло, показывать? — чугунно проговорил тот, что был перед ним. — Совсем, падло, котлом не варишь? Жить устал? Соображаешь, падло, кому кулаки показывал?

— Я… я… у меня… — хрипом лезло из Вениамина Л., — я для вас… у меня бумага… заслуги… у меня в кармане пиджака бумага…

— Клал я на твою бумагу! — взвизгнул пасюк.

И дернулся мордой к лицу Вениамина Л.

Молниеносным, непостижимым для собственного сознания движением Вениамин Л. выбросил перед собой руку, закрывая лицо. В следующее мгновение он завопил от боли: зубы пасюка вонзились ему в кисть и проскребли по ней, разрывая кожу, сосуды, хрустя сухожилиями.

— Вы что!.. Вы что! — преодолевая боль, сумел он придать своему крику членораздельность. — В кармане!.. Бумага!.. Посмотрите!..

Что он базлает, какая бумага, в каком кармане, услышал Вениамин Л. вокруг себя, и услышал, как по груди у него стали шарить, забрались во внутренний карман пиджака, и следом зашелестело. Выдана настоящая, начал читать бумагу над Вениамином Л. изгаляющийся голос. А следом, перебивая его, раздался новый голос:

— Так ты Уко? Во встреча! Ты изменился, Уко! Не твоя бы бумага, так и не узнать!

Вениамин Л. сел на земле, — теперь ему это позволили. Он встал на колени, а затем и на ноги, — и все вокруг в цветных пиджаках тоже поднялись в рост. В том, который был в желтом, канареечном пиджаке, Вениамин Л. узнал одного из тех двух, что вели его долгими переходами и лазами к канцелярскому господину, а потом стояли стражей. Яркая, подобная солнечному свету, брызнувшему в неожиданную прогалину в облаках, победная радость пронзила Вениамина Л.

— Я! Это я, Уко! Я Уко! — быстро закивал он, с подобострастием заглядывая в глаза канареечному. — Ты же знаешь меня. Я столько сделал! У меня перед вами неоценимые заслуги! Кому знать, как не тебе.

— Ты только давай не тыкай! — сказал канареечный. — Тыкать еще он мне будет. Молись, что я тут оказался. А то бы ребята, — глянул он с ухмылкой на своих товарищей рядом, — положили с прибором на твои заслуги. Хрена им твои заслуги! В следующий раз знай, как себя вести! В следующий раз и я положу на твои заслуги. Понял? Отвечай, понял?!

— Понял, — кивая, выдавил из себя Вениамин Л.

— Вот хорошо, — сказал канареечный. Быстро пригнулся, схватил пульсирующую кровью руку Вениамина Л. и приник к ней пастью, зачмокал.

Вениамина Л. трясло, перед глазами плыл туман, он был едва не в обмороке — и не решался вырвать руку. Может быть, ему бы это не удалось. Но он даже не смел предпринять такой попытки.

— Роскошно, — отрываясь наконец от окровавленной кисти Вениамина Л. и отбрасывая ее в сторону, выговорил канареечный. — Если на что человек и годен, так на то, чтобы похлебать из него. Стой, хрен с ним, пусть живет, — остановил он своих товарищей, попытавшихся вслед ему тоже завладеть рукой Вениамина Л. И похмыкал: — У него заслуги. Заслуги у него! Где его бумага? Отдайте ему его бумагу.

Врач, обрабатывая Вениамину Л. раны, накладывая швы, беспрестанно ругался:

— Яйца бы им всем поотрывать, кто этих крыс выпустил из подвалов. До такой степени утратить инстинкт самосохранения! Настоящий дебилизм. Не гуманизм, а дебилизм. Сейчас уже никакого житья от них, творят беспредел, а что будет, если пройдет этот закон об эволюции?

— Какой закон об эволюции? — вышел из своего бесчувствия Вениамин Л.

На этот раз, не желая вновь обрушиться в ярость, как с тем мужчиной у мусорного бака, он не отвечал на ругань ни звуком, никак не поддерживал разговора, уплыл в бесчувственную деревянную прострацию и ждал окончания операции, но последние слова врача произвели на него действие — будто его укололи чем-то острым, вроде шила.

— Какой закон об эволюции! — поддернув нитку и вновь прокалывая иголкой кожу, отозвался врач. — Тот, который они хотят протащить. О том, что они — новый этап эволюции. А все остальные, значит, из прошлого этапа.

— В смысле? Кто «все остальные»? — спросил Вениамин Л.

— Мы с вами, кто! — с раздражением отозвался врач. — Она вон, — ткнул он пальцем в медсестру. — Все, в общем, кто не они.

— Да ну неужели же… — пробормотал Вениамин Л.

— Что «неужели же»?

— Неужели до такого дебилизма может дойти?

— Так я и говорю! — воскликнул врач. — Все прочее что, не дебилизм? Дебилизм, чистый дебилизм!

Теперь Вениамину Л. хотелось ответить ему. Но он удержался. Посидеть бы тебе в тех подвалах, только произнес он про себя.

Врач закончил накладывать швы, бросил иглу в ванночку к остальным инструментам и пошел из операционной в кабинет.

— Завершите тут с ним, пока я писаниной занимаюсь, — бросил он на ходу медсестре.

Медсестра обработала кожу вокруг швов тампоном со спиртом, наложила марлевую салфетку, подклеила ее и позвала Вениамина Л.:

— Идемте.

Врач в кабинете за своим столом быстро бегал ручкой внутри бумажного разграфленного складня. Видимо, делал описание произведенной Вениамину Л. операции.

— Вот, оформите, — закрыв карточку, перебросил он ее на стол медсестре. Поднялся и двинулся через кабинет обратно в операционную.

Медсестра положила карточку перед собой удобнее, быстро чирканула в углу лицевой стороны какой-то шифр и переместила ручку к середине:

— Имя? Фамилия?

Вениамин Л. на мгновение задержался с ответом. Если бы можно было обойтись без регистрации, он бы предпочел обойтись без нее, не называться. Но как было не назваться?

— Уко, — сказал он.

— Как-как? — сморщась, наставила на него ухо сестра.

— Уко, — повторил Вениамин Л.

Врач, исчезнувший было в операционной, появился в ее дверном проеме вновь.

— Что это за имя? — спросил он.

— Мое имя, — ответил Вениамин Л.

— Это не человеческое имя.

В голосе, каким врач произнес это, была острая металлическая враждебность. А в руках у него, увидел Вениамин Л. со своего места около стола медсестры, откуда-то появился, будто дополняя своей физической реальностью металл голоса, зеркально поблескивающий лезвием скальпель.