Счастье

– Мы должны поговорить. Я не затем пришел, чтобы...

Но тут на улице раздался резкий, довольно громкий хлопок - должно быть, детвора баловалась - и тут же, в ответ на этот хлопок настойчиво забибикала, захрюкала, завизжала сигнализация у машины; и еще где-то в отдалении стал заводится, закряхтел двигатель мотоцикла.

– Довольно, довольно...
– проникновенным, молящим голосом, произнес тут Виталий, и тем же дрожащим голосом, продолжал молить.
– Пожалуйста, пожалуйста - включи магнитофон. Я не могу слушать эти звуки... Ты разве не понимаешь - они меня с ума сводят... Пожалуйста, пожалуйста...

– Тебя эта музыка с ума сводит. Да уже и свела! Выбросить эту кассету надо...

– Нет!
– громко вскрикнул Виталий, и тут же зачастил.
– Нет, нет - ты не посмеешь. Да я и не дам тебе!.. Я же драться буду - ты так и знай, что я драться буду. Нет! Нет!

– Черт с этой кассетой, но ты...

– Включи магнитофон, я молю... Я не могу эту дисгармонию слушать - этот скрежет - это же ад там... Ад!..

– Там весна...

– Включи, включи!

И тут Виталий оттолкнул Виктора, прорвался к сети - включил. Музыка заиграла в то же мгновенье, так как он уже успел вставить кассету и нажать кнопку воспроизведения. И как только эта музыка заполнила комнату, на лице Виталия вновь появилось успокоение, вновь он отступил во мрак, и почти слился с ним. Виктор чувствовал, что сейчас вот вновь опустится на диван, и вновь будет глядеть в черноту, вновь чувствовать дрожь, а потом, неведомо через сколько времени, вновь очнется весь покрытый темными прикосновениями слез.

– Ты должен, по крайней мере, сделать эту музыку потише. Я так не могу говорить. Виталия, я настаиваю...

– Хорошо, я сделаю потише. Но не проси больше, чтобы я выключил магнитофон...

– Ты что же и засыпаешь под нее?

– Да - ты же знаешь.

– Поверить трудно. Эта музыка тебя скоро в могилу сведет.

– Нет - не от дьявола она - от неба. Это вы все у дьявола! За окнами ваш ад - суета сует, тленная...

– Прекрати! Что ты! Какой дьявол, какое небо, какой ад! Виталий, опомнись, ты же бредишь. Ты же не можешь все это говорить серьезно.

– Говорить серьезно?.. Ну, давай, скажи мне что-нибудь серьезное. Раз уж ты пришел, так не обойтись без проповеди. Давай, начинай свою убедительную речь, хотя я уже и знаю в ней все.

– Чтобы речь звучала более убедительно, ты, прежде всего, должен открыть окна. Тогда ты и сам увидишь...

– Я уже достаточно навидался, да и наслышался. Ну, раз уж тебе так не терпится, раз уж ты такой уверенный, что знаешь истину, что и ты, и все там прыгающие, гогочущие за этими окнами - все живут как и надо жить, так давай-давай. Только быстрее пожалуйста...

– Опять один хочешь остаться? Ты, ведь, целую неделю так никого и не видел?

– Нет, не видел. А ты видел?.. Ну и что из того?.. Прежде чем проповедовать учти одно - я здесь живу гораздо более полной жизнью чем ты там. Вот ты шел куда-то, напряженно размышлял о чем-то, общался с кем-то, смеялся, ржал... Ты видел какие-то образы - деревья, небо, пташек - ну а здесь все это время сидел на диване.

– Ну и что? Это по твоему нормально. Значит, по твоему, все люди должны усесться в темных комнатах на диванах, слушать такую вот музыку, глядеть во мрак, воздыхать, воздыхать, воздыхать... Этак они скоро в мумий превратятся. Да и кто ж такую музыку будет сочинять, когда все они без дела сидеть будут? Кто ж им эти квартиры темные построит? Да ладно - что там музыка, квартиры не надолго ж их без еды то хватит. Ты то как часто подкрепляешься, чтобы хорошенько пострадать?..

– Я часто забываю про еду. Иногда ем, понемногу...

– Ну хорошо-хорошо - ты то почти ничего не ешь. Знаю, как живешь - сидишь так сидишь, потом раз в месяц напишешь стих иль два, иль три. Что же - опять я - несу в нашу газетку, тебе какой-то гонорарчик - при твоем питании на целый месяц хватает. Да пенсионеры так не питаются! А тебе двадцать лет... Я тебе между прочим колбасы и хлеба принес. Заварил бы что ль чайку...

Виктор старался говорить как можно более быстро, чтобы музыка не ворвалась в тот поток жестких, волевых мыслей на который он себя настроил.

– Нет, я не хочу ничего...
– прошептал Виталий, который отошел к колонке, и слушал больше тихо играющую сейчас музыку, чем Виктора.
– ...Витя, ты почему так нервничаешь?.. Витя, ты без этих долгих речей просто объясни мне, чего хочешь. Так скорее выйдет...

– Ты уже давно знаешь, чего я хочу. Хочу, чтобы ты стал нормальным человеком...

– Что такое нормальный человек?..

– А! Вопрос то не нов. Каждый, который болен, как его попытаются вылечить, сразу иглы выставляет - а что мол такое нормальный человек? Это ты то нормальный, это ваше то общество нормальное?.. Да нет, нет - это вы все дураки, а я один нашел истину.

– Витя, Витя - что же ты все нервничаешь? Мне жалко тебя, мне всех вас жалко. Ты музыку эту послушай... Витя, я же никому не проповедую, я никому не указываю, что надо делать. Я просто...

– Что "просто" - может, хочешь сказать - "счастлив".

– Да - я счастлив. Я счастлив. Счастлив... Ведь не в смехе счастье, верно? У вас то смех у большинства нервный, с истерикой граничащий. Да и все, что вызывает смех - все тленное, всему свойственно забываться.

– Но это жизнь...

– Опять эти общие слова. Они не к чему не ведут, и все равно каждый останется при своем... Давай лучше послушаем музыку...

– Нет-нет. Давай говорить дальше. Ты ведь даже не пробовал той жизни и не можешь говорить, что она хуже этого уныния. Сидишь здесь от всего закрывшись, словно в темнице. Это же наказание такое - преступника в тюрьму сажают, от общества изолируют.

– Не обязательно пробовать совершать убийство, чтобы понять, что это плохо. Но я пробовал той жизни - с меня довольно. Преступника не изолируют, преступника смешивают со всякими иными мерзавцами, и в том среде он живет по самым примитивным законам - там не изоляция, там полная противополжность ей. Там, в тюрьме, самый ад - там бы я действительно сошел с ума. Изоляция о которой ты говоришь - это святые отшельники, старцы. Знаешь небось - до сих пор у Киево-Печерской лавры остались подземные склепы, где они в тишине, да во мраке жизнь свою проводили, на своем внутреннем мире сосредотачивались их святыми всегда почитали. И те склепы, и эту вот комнату ни шагами мерить - вся бесконечность в них. Ведь там у вас за окнами - все иллюзии, видишь ты стены бетонные, а иногда простор полей, а иногда звезды, космос (частичку его, точнее) - ну и что? Понимаешь ли ты, зачем ты это видишь? Можешь ли ты до этих звезд дотронуться?.. А здесь у меня, в моем воображении, все мировоздание, все могу постичь, только не интересует меня это, ни к чему все тлен, суета. Здесь я живу, по настоящему живу, а не то что вы там...

– Знаю - это мы уже слышали. Так же знаю и то, почему ты тоскуешь. По Ней? Да?.. Вновь и вновь? Она, Она, Она!.. Ей все твоих стихи, все помыслы. Она богиня...

– Она важнее всего. Уйдет время, мира не станет, ничего-ничего не станет; и то о чем говорили мы, и все иные, и все помыслы людские, все потеряет смысл. А Она останется. Она - Любовь.

– Да...
– Витя невольно вздохнул - он не мог не проникнуться искренним голосом Виталия, и вновь слезы на глазах его выступили, он раздраженно смахнул их, и деланно суровым голосом проговорил (не чувствовал он на самом деле этой суровости, но только вновь и вновь убеждал себя, что надо продолжать этот разговор, переубеждать Виталия).
– ...Но ты ведь на улице ее видел. Значит, надо все-таки иногда выходить, а? Ведь не вышел бы тогда, не увидел, так бы и не знал по ком воздыхать?.. Вот противоречие, правда - весь мир здесь, а она, самая главная в этом мире, почему то там, за окнами... Ну, вот видел одно мгновенье, и теперь уж не первый год воздыхаешь, слезы льешь, вновь и вновь ко мгновенью этому возвращаешься, зациклился на нем. А почему бы тебе было не подойти к ней тогда. Хорошо - ее уже не найти, найдешь иную, много девушек хороших. Будешь с ней жить, мгновенья подобные тому и еще лучшие, уже беспрерывно идти будут. Не вспоминать будешь, а просто жить среди таких мгновений...

По щекам Виталия катились слезы, он шептал:

– В нашей жизни, в этом теле - невозможно. Даже второго такого мгновенья не будет, лишь раз в жизни дано, а потом до самого конца озаряет...

– Не очень то озаряет. Темно здесь что-то.

– Свет не в яркости. От силы своего чувства я иногда совсем слепну. Но я чувствую ее, она всегда со мною, в этой музыке...

– А жил бы ты нормально, гулял бы, с девушками общался, и не было бы этого унынья бестолкового...

– Зачем же так много времени тратить? Идти, гулять? Принеси ящик водки нажрусь я как свинья, и забудусь. Ведь это же одно и тоже - только чтобы забыться. Только уж уволь - это не для меня. Я к счастью уже нашел свой свет...