Счастливая ностальгия. Петронилла (сборник)

– Это все Митт’ран!

Собравшиеся горячо и пылко поддерживали его.

Приближалась полночь, а тема разговоров не менялась. Франсуаза принесла роскошную шарлотку собственного приготовления. Я съела довольно внушительный кусок.

– У бельгийцев хороший аппетит, – одобрила коммунистическая ячейка.

Я не стала отрицать. Когда часы пробили двенадцать, мы выпили шампанское «Барон Фуэнте».

– Единственный аристократ, которого вы встретите в моем доме, – сказал Пьер.

Держался он прекрасно. Ко всем бесчисленным достоинствам шампанское обладает еще одним даром – утешает меня. И даже когда я сама не знаю, зачем меня нужно утешать, оно, шампанское, знает.

Около двух часов ночи я рухнула на старый диванчик на чердаке и мгновенно уснула.

Через несколько часов мы с Петрониллой сели на поезд до Парижа.

– Ну как, не слишком травмирована? – спросила меня она.

– Нет. А что?

– Ну, эти заявления ячейки…

– Реальность превзошла самые смелые ожидания.

Она вздохнула:

– Мне стыдно за отца.

– Это ты зря. Он очень милый и симпатичный.

– Ты слышала, что он несет?

– Какая разница? Совершенно безобидный вздор.

– Он не всегда был безобидным.

– Теперь это вполне невинно.

– Он лишь повторяет то, что говорил его собственный отец.

– Вот видишь, это же просто сыновья преданность. Реальности для него не существует.

– Вот именно. В общем, я ужасно страдала. Как тебе такое: раз собственность – это зло, он никогда не запирал двери на ключ. Ты не представляешь, сколько раз нас обкрадывали. Я так психовала.

– Понимаю. А твоя мать думает так же, как и он?

– Кто ее знает? Она умная, но какая-то робкая. У нее есть членский билет компартии, но думаю, что на выборах, в кабинке, она голосует за социалистов.

– Она боится отца? Вид у него не слишком грозный.

– Она не хочет его огорчать. Но она совсем не такая, как он. Мама больше всего на свете любит оперу. Это она выбрала мне такое имя.

– А твоя невероятная литературная образованность – откуда это?

– Это моя собственная заслуга. Отец читает только «Юманите» или книги о Первой мировой войне, это его страсть. А мама исключительно любовные романы.

– Понятно. Ты чувствовала себя ужасно одинокой!

– Ты даже не представляешь!

Из окна поезда я рассматривала ландшафт со скромными постройками. Справедливости ради надо сказать, что есть пейзажи куда более унылые, чем этот, – с домиками, иногда довольно старинными, мирными улочками и ухоженными палисадниками. Почему же именно эта панорама вызвала у меня такое острое желание покончить с собой?

Мне вдруг показалось, что в окне одного домика словно промелькнуло отрочество Петрониллы: страдания девочки, по иронии судьбы наделенной аристократическими вкусами, преданной идеалам крайне левых, но чувствующей отвращение к пролетарской эстетике, всем этим уродливым идеологическим побрякушкам, чтению всяких глупостей.

Я посмотрела на Петрониллу новыми глазами. Она была куда лучше, чем просто образованная девушка. Ее наружность хулиганистого мальчишки со жгучими глазами, подвижная мускулистая фигурка беглого арестанта – и это удивительно нежное лицо, роднившее ее с Кристофером Марло. Она, как и он, могла бы руководствоваться в жизни девизом: «Что меня питает, меня же разрушает». Великая литература, основной источник ее питания, одновременно и отдаляла девушку от людей ее круга, углубляя между ними пропасть, причем пропасть непреодолимую, потому что ее клан даже не понимал этого.

Родители любили ее и в то же время побаивались. Франсуаза с ее нежной, восприимчивой душой восхищалась романами дочери и даже иногда проникалась их содержанием. Пьер не понимал в них ничего и не видел, чем же эта проза отличается от прозы судового журнала.

Петронилла вызывала у меня восторг и восхищение, и я сказала ей об этом.

– Спасибо, птичка, – ответила та.

Она, хотя я и не говорила ей об этом, сама определила, что я принадлежу к племени пернатых. Инстинкт не обманул ее: с одиннадцатилетнего возраста крылатое племя неотступно преследовало мои мысли. Я так много наблюдала за птицами, что, должно быть, подхватила от них что-то, словно вирус. Что именно? Вряд ли я смогла бы это сформулировать словами.

Мне могут возразить, что одиннадцать лет – это поздно. Да, но еще раньше, сколько я себя помню, я была одержима загадкой яйца, и до сих пор она не дает мне покоя. Нельзя отрицать, что у этих двух моих «одержимостей» существует взаимосвязь. Одиннадцать лет – столько длилось высиживание яйца. А в одиннадцать я стала птицей. Какой? Трудно сказать точно. Странный гибрид полярной крачки, баклана, ласточки и кулика, а еще во мне уживались разные виды сарычей. А мои книги – это кладки яиц.

Среди удивительных варварских привычек птичьего племени отметим одну: птицы обожают есть яйца. Это их любимое лакомство. Что подтверждается и на моем примере. Кстати, они предпочитают есть чужие яйца. Могу подтвердить: как только мои книги перестают требовать моего внимания, я предпочитаю читать книги, написанные другими.

* * *

В 2003 году Петронилла опубликовала великолепный роман «Апокалипсис по Эквадор». В нем рассказывалось о маленькой девочке по имени Эквадор – воплощении зла. У Эквадор одержимость дьяволом проявлялась очень необычным способом. Критики обрадовались: если две предыдущие книги молодой писательницы никак не поддавались биографической интерпретации, то последняя делала это возможным. «Эквадор – это вы в детстве, не так ли?» Петронилла вежливо посылала журналистов, и это приводило их в ярость.

Критики не особо жаловали эту писательницу, которая никого не впускала в свою жизнь. Зато она нравилась многим писателям. Они ценили в ней истинно писательский склад ума, а еще то, как вдумчиво она читала их собственные книги. Я-то могу об этом судить, и я далеко не единственная. Петронилла подружилась со многими прозаиками, например с Кароль Зальберг, Аленом Мабанку, Пией Петерсон и Пьереттой Флерио.

Что касается ее собственных любовных историй, она о них не распространялась. Эта красивая девочка, несомненно, кого-то заставляла страдать, но об этом я могла лишь догадываться. Когда я приходила на ее автограф-сессии, там было довольно много очаровательных девушек, но присутствовали и красивые молодые люди. И эта ее неопределенность в сексуальном плане даже завораживала. Самое забавное, что некоторые молодые женщины приходили ко мне за советом. Быть ее компаньонкой по выпивке уже было непросто, было даже страшно вообразить тяжелую судьбу возлюбленной Петрониллы. Я говорила: «Знаете, мадемуазель Фанто – это не область точных наук, ее просчитать невозможно».

Каким бы осторожным ни казался этот ответ, он все равно был довольно рискованным. В самом деле, до меня доходили слухи, что после вполне прогнозируемой катастрофы – бурная связь и решительное расставание – отвергнутые злились именно на меня, обвиняя в своих несчастьях.

Тут я позволю себе возмутиться. Если и есть на свете то, что я ненавижу больше ревности, так это бестактность. Поведение этих отвергнутых девушек не лишено определенной логики: для их гордости было куда менее болезненно вообразить себя жертвой гнусной манипуляции, чем признать свое поражение, – но для меня это было совершенно непостижимо. Я с трудом могла разобраться в собственных любовных историях и не собиралась заниматься чужими.