Счастливые сны. Толкование и заказ

Бардо Тодол была "закрытой" книгой и таковой осталась, вне зависимости от комментариев, которые к ней могут быть написаны. Потому что эта книга открывается лишь духовному пониманию, а эта способность никому не отпущена при рождении. Способность, которую человек, однако, может приобрести развитием и особым опытом. Прекрасно, что такие, годные для всех намерений и целей, "бесполезные" книги существуют. Они предназначаются для тех странных чудаков, которые уже больше не оценивают все со стороны использования, цели и смысла сегодняшней "цивилизации".

ЙОГА СНА

Эта история — подлинная, и человек, от которого мне стала она известна, был мне одно время очень даже близок.* По этой причине, а также для простоты рассказа, повествование ведется от первого лица, как и было все это изложено за рюмкой водки и в минуту душевной теплоты и успокоения.

Я с детства чувствовал, что жизнь — это тюрьма, пожизненное заключение! Но как выбраться из нее, куда идти, чтобы спастись — долго не ведал. Были, конечно, пути-дорожки всякие, и многие по ним шли, да что толку? Когда на себя примерял я ихние жизни, видел — это не выход. Тупики одни, только издалека не видны иные, ну, а когда дойдешь, то уже назад поворачивать поздно: срок за это время истекал и ничего другого уже не оставалось, как помирать. А что толку в свободе, когда ты мертвый? Мне хотелось на свободу еще живым выбраться! Живым хотелось спастись. Часто себя спрашивал: неужели отсюда только мертвым можно выйти? Не верилось как-то...

Поговорить об этом мало с кем было, не интересовались люди, а то и вовсе другое вокруг себя видели: удивлялись и подозрительно на тебя посматривали, мол, не все дома у парня. А я тоже понять не мог никак, как это невдомек им, что это вовсе не жизнь, и зря они за нее цепляются, лезут куда-то, отталкивая друг друга! "Там ничего нет", — говорил я им часто, — "куда вы лезете. Там тупик!" Напрасно кричал — никто не слушал. Лезли и лезли, сопели, толкались и спихивали один другого, пока не приходила к ним старость. Ну, а когда старость приходила — поздно думать о спасении: не дойдешь, если даже и угадаешь направление. Поздно. Главное, что и в старости они о спасении не думали, так и продолжали жить кляузой.

Те, кто подобрей относились или под влиянием выпивки — поучали: жизнь, говорили, это борьба! Спорт! Кто первый — тот и победитсль! Счастье так просто не отпускается человеку. Я понимаю, — говорил я. Однако замечал, что под счастьем многие понимают что-то совсем другое, чем я. Один хотел жить богато и приобрести машину хорошую, стать начальником... Ну, и что дальше будет, когда ты, к примеру, начальником станешь? Или академиком? Что потом? Ты сначала стань — после будешь спрашивать, — так мне отвечали, — тут главное, мол, дойти! Этого, конечно, я себе позволить не мог, потому что понимал отчетливо, пока дойдешь до такого места — себя поистратишь и совсем невесть во что превратишься. К тому же любое соревнование, грызня за место были противны душе. У человека, у каждого, есть своя отдельная дорожка, и ни с кем, между собой, эти дорожки не пересекаются вообще. Другое дело — мало кто про эту дорожку спрашивает, не ищут отдельного, всем скопом прут: да и одиночества человек боится. Хотя как можно бояться того, что всегда при тебе? Я не понимал. И про смерть, не понимал я, почему люди избегают говорить? Вообще много чего не понимал в отношении других людей. А и про свое рождение и жизнь тоже никак не мог взять в толк многое. Не мог понять, почему я родился именно здесь и от этих родителей?! В этой стране и в гнусный сей век? Когда повзрослел, совсем отчаивался, порой, глядя на страну и жизнь вокруг. Ну почему мне было не родиться в другом месте и в другое время? — так я часто восклицал. И век не нравился. Жизнь наглая, уродливая наступала, и я отступал. Не боролся — уходил. И все искал дорожку, которая бы вывела, освободила бы от пожизненного заключения. Всю землю объехал в поисках такой дорожки, весь свет, и не обнаружил я пути к спасению. Жизнь везде была такая же наглая, одинаково напористая, спортивная и некрасивая.

Конечно, пробовал всякие наркотики и вещества из природы и химии. Бывало, заглотнешь и "заторчишь". Вмиг меж тобой и ненавистной действительностью толстая такая прозрачная стена встанет. Хорошо! И холода не чувствуешь. Паришь, одним словом. И кололся тоже, тут прямо райские возникали ощущения и картины всякие сладостные висли перед взором. Так что спервоначала стал я этот путь пробовать, пока не понял, что никуда он, кроме как еще глубже внутрь этой проклятой темницы жизни не ведет. А все эти роскошные видения и завлекательная дорожка светят, пока только ты самые первые шаги по ней делаешь. После фея сразу без перехода в гадину превращается, а ручка ласкающая в злобную пясть с кривыми когтями... Там, в этих внутренних переходах нашей пожизненной тюрьмы такие чудища и такая дрянь сидит, что когда я наконец выбрался оттуда, и вздохнул полной грудью воздух обыкновенной темницы — счастлив был.

* Этим человеком был я сам до того, как умер и воскрес таким, каков я сегодня (Е.Цветков).

Понял я, почему, бывало, никто меня и не преследовал и не препятствовал мне этой дорожкой идти. Знали Надзиратели за Этой Жизнью, что пути там никакого нет, никуда я далеко не убегу, поплутаю и сам же назад в то же самое место и вернусь. А то и еще страшней, не в то же самое, а все хуже, поганей, ниже качеством оказывается жизнь, в которую возвращаешься. Бывало, отправишься в "полет" и заторчишь в звездах с одного, даже уютного местечка, (хоть и тюрьма, а и там есть удобства) — ну, а проснешься, в себя придешь вообще на задворках жизни, вокруг ни одного человека, чтоб согреть тебя или слово сказать доброе. А Надзиратели смеются, скалятся желтыми гнилыми зубами. Пальцами на тебя показывают, вот он, мол, дурак — глядите — который освобождения искал! Что, говорят, сладкая штука свобода, да похмелье горькое. И похохатывают. А у тебя и сил нет даже ответить, рукой шевельнуть не можешь, так закоченеешь от внутреннего озноба... Так я чуть не пропал в этих жутких внутренних камерах, куда, конечно, никакой нормальный не попрется. Еще немного, я бы там и вовсе остался. А оттуда не то что к свободе, просто к жизни, так чтоб хоть солнышко порой грело на тюремном дворике, даже к такому — оттуда нет пути. Не знаю, кем бы я стал и в какую падаль превратился, а только чуть не погиб...

ЦАРСТВО СВЕТЛОЕ ВНУТРИ НАС

Где же мне выхода искать? — спросил я себя с тоской, обнаруживая, что жизнь истекает, а ничего кроме одиночества и бесприютности в отношении всей окружающей действительности, я так и не сыскал. И даже из этой жизни, какая она ни есть, меня почти что полностью вытолкнули. Так что еще немного, и вовсе я в нигде окажусь, в том страшном Нигде, при одном упоминании о котором у многих людей сердцебиение начиналось, и страх их брал всамделишный. Потому что кто в Никуда попадал, тому больше назад дороги не было, там и оставался...

Понимал я давно, что не там, наверно, ищу. Недаром говорят: царство райское — внутри нас! А чем иным, как не царством свободы и может быть царство райское? Настоящей свободы. Счастье — это второе чувство, когда настоящая свобода наступает — тогда счастье всегда к человеку приходит. Не зря говорят про счастье, что — это чувство, когда все возможно, когда легкость ощущаешь неимоверную, душа парит и прочее — все, одним словом, признаки настоящего освобождения!

Пусть, думаю, внутри, а как туда добраться? Может, в самом деле, это выход — да только надо вход найти сначала. Мы ведь через тело сюда, в жизнь, чуть-чуть высовываемся, а другим, тем, что внутри, совсем к пропасти подключены. Как ты в себя залезешь? Горловина узкая, не пускает. Да к тому же мне хотелось тут как-то приспособиться: надежда долго не покидала, верил, что дадут мне возможность в моих поисках достичь пусть не заветной дверцы наружу, к свободе, но хотя бы места красивого и благоприятного... Однако, чувствую,— придется мне в бездну лезть и там искать путей к спасению. Да и времени осталось совсем немного: пока бессмысленно снаружи пределы исследовал, прошло много жизни, и смертные грезы все чаще стали одолевать меня, хотя спасением еще и не пахло.

Я бы, может, и отступил; согласился на уютное теплое местечко, и досидел бы свой жизненный срок спокойно, аи тут уже и выбора не было. Пока я искал своих путей заветных — жизнь меня почти совсем из своего чрева изрыгнула, почти вытолкнули меня в то самое страшное Никуда. Так что назад дорожка уже была закрыта. Верней, мог бы попробовать возвратиться, но тут мне надо было бы себя так приспособить, таким себя сделать, что от одной мысли про необходимые увечья, без которых возвращение было немыслимо — желание вернуться — пропадало.

К этому времени я уже, хотя по-прежнему одинок, был не один. За время странствий приобрел женщину и деток от нее прижил. Жена в самом начале загорелась тоже мыслью о спасении: мысль о свободе зажигает. Однако по мере неудач надежда у ней таяла, пока почти совсем не пропала. Только детки еще верили, но и они с возрастом все больше в трясину жизни погружались. Так что их тоже спасать надо было. Подождите, говорю жене и деткам, Бог даст, откроется судь-бинская дверца и проскользнем мы все к лучшей жизни! Только дайте мне первому дорожку нащупать и по ней все и выйдем! Только, заклинаю их, не мешайте мне, потому что царство это райское, которое ищу, внутри нас располагается, и туда очень непросто проникнуть. Мы не йоги, не буддисты, и не такая жизнь вокруг, чтобы на собственном пупе годами упражняться. Если и задумаешься — быстро выведут из себя! Так что вы мне не мешайте, не дергайте понапрасну.