Щегол

Она услышала «самое главное»:

— Получается, что ты тоже один-одинешенек?

— Д-да.

— И… чем ты выключаешь голову, когда становится совсем плохо?

— Т-т-тренировками н-на и-и-износ.

— Мой любимый способ… — криво усмехнулась она и приоткрылась еще немного: — Наши с Инной родители погибли случайно, во время межродовой войны Вельяминовых и Перфильевых. Оказались не в том время и не в том месте, попали под площадное умение Одаренного третьего ранга и умерли вместе еще с тремя десятками ни в чем не повинных простолюдинов. Да, нам с сестрой выплатили «компенсацию», позволившую прикупить четыре самые дешевые Искры у знакомого добытчика, но родителей это не вернуло. Тогда Инне было всего тринадцать, и я, кое-как оклемавшись после обретения первых умений, начала исступленно тренироваться. Убивалась практически все время, свободное от работы на ферме, и уже через год смогла устроиться в небольшую частную военную компанию. Доходы увеличились втрое, и я стала откладывать деньги на учебу сестры — она мечтала стать стилистом, а в тот момент нам были не по карману даже самые дешевые курсы. Не забросила тренировки и потом, так что сделала два небольших шажка по карьерной лестнице, смогла выбирать, на каких объектах дежурить, и, в конечном итоге, оплатила очень хорошие курсы в Николаеве. Занятия должны были начаться пятого января, но Инна на них уже не попадет…

Тут по лицу Ольги покатились слезы, но она этого, кажется, не заметила: рассказала, как ее сестренка радовалась «столь сумасшедшей» возможности, как готовилась к учебе, целыми днями штудируя материалы, найденные в Сети, как нарабатывала навыки на подружках и как благодарила старшую сестру за подаренный шанс выбиться в люди. Потом вспомнила о Юдине, ухнула в недавнее прошлое и почему-то решила, что я, помогавший ей его… хм… наказывать, тоже должен пребывать на грани срыва!

Испугалась — не передать словами. Причем по-настоящему, а не для вида. Но я прервал ее монолог, густо замешанный на извинениях, фразой из трех слов:

— О-они не-е-елюди, О-оль.

— И что?! Тебе же всего лет семнадцать-восемнадцать!!!

Я пожал плечами:

— О-они по-олучили и-именно т-то, ч-что за-аслужили. И э-это г-греет д-душу.

Два последних слова, намеренно выделенные интонацией, заставили женщину задать уточняющий вопрос:

— Ты хочешь сказать, что считаешь кровавое безумие, устроенное мною, нормальным?!

— Я по-омогал те-ебе о-обмывать те-ела, ви-идел, в ка-аком о-они б-были с-состоянии, и до-огадался, ч-что с ни-ими д-делали п-перед с-смертью. Да-да-альше о-объя-аснять?

Она глубоко вдохнула, ненадолго задержала дыхание и отрицательно помотала головой:

— Нет.

— То-огда к-кто п-первым о-окунается в ку-упель?

…Прекрасно понимая, что «естественным образом» Ольга заснуть не сможет, после пятого захода в парилку я подсыпал ей в кружку воды четверть капсулы снотворного из НЗ. Теоретически химия должна была подействовать минут через пятнадцать-восемнадцать и достаточно плавно, чтобы женщина почувствовала сонливость, успела высушить тело и волосы, дошла до спальни и спокойно отключилась. Но то ли местные жители не привыкли к препаратам из моего мира, то ли двое с лишним суток безостановочных мотаний по Пятну в сильнейшем нервном напряжении сработали, как катализатор, но Кольцову вырубило уже минуты через четыре-четыре с половиной. Да, сонливость она почувствовала.

И даже начала приводить себя в порядок. Но отъехала, натянув только «мои» трусы и стянув грудную клетку новой давящей повязкой.

Нести бессознательное тело через двор я, откровенно говоря, не рискнул — рычание и визг пирующего зверья доносились даже сквозь плотно закрытую дверь и внушали если не страх, то опасение, что с такой ношей на руках я многого не навоюю. Поэтому чрезвычайно аккуратно поднял на руки, чтобы как можно меньше тревожить сломанные ребра, отнес в комнату отдыха, все еще освещенную керосиновой лампой, уложил на диван и, дождавшись, пока глаза привыкнут к новому уровню освещенности, накрыл последним сухим банным полотенцем. Потом снова наткнулся взглядом на слишком уж сильно изменившееся лицо женщины, удивленно хмыкнул, упал во второе более-менее целое кресло, закрыл глаза и решил еще раз обдумать свои планы. Но перед внутренним взором вдруг стали «сами собой» появляться картинки с «обновленной» внешностью Ольги.

Пока я воевал с сознанием, почему-то отказывавшимся переключаться в рабочий режим, оно «показало» высокий лоб, длинные ресницы, красиво очерченные скулы, аппетитные губы, почти переставшие пугать нездоровой синюшностью, сильную шею, восхитительно полную и чертовски упругую грудь, распирающую сдавливающую повязку, чуть широковатую, но все равно аппетитную талию, плоский живот и мускулистые, но женственные бедра. А после демонстрации всего этого великолепия вдруг натолкнуло на интересную мысль:

«Этой особе ни разу не двадцать восемь и, тем более, не тридцать: на этот возраст она выглядела из-за запредельной усталости, отчаяния и мертвого взгляда. А вот так, немного расслабившейся и хорошенечко отмытой, „тянет“ от силы года на двадцать два!»

Как водится, эта догадка вызвала цепную реакцию и помогла сделать еще несколько выводов. Итоговая картина обрадовала до невозможности, ведь если на момент гибели родителей Кольцовой-старшей было лет семнадцать-восемнадцать, то получалось, что даже в столь юном возрасте она являлась Личностью с большой буквы. Иначе не наплевала бы на свое будущее и не устроилась на ближайшую ферму зарабатывать средства на жизнь далеко не самым высокооплачиваемым трудом. Мало того, Ольга уже тогда отличалась фантастической целеустремленностью, невероятным упорством и здоровым авантюризмом — именно последний заставил ее воспользоваться вроде как призрачным шансом радикально изменить свою жизнь, потратив деньги, полученные в качестве компенсации, на низкоранговые Искры, рискнуть приживить «неприживляемое» и, в конечном итоге, прыгнуть выше головы. Ну, а о ее самоотверженности можно было даже не вспоминать: девица моего возраста, не задумываясь, взвалила на свои плечи ответственность за младшую сестру и чуть менее, чем за четыре года каторжного труда заработала средства для гарантированного перехода сестры на следующую ступень социальной лестницы.

В общем, по итогам этих размышлений желание разобраться в характере Ольги, появившееся еще во время разговора над трупом змеи и основательно усилившееся после казни Юдина, куда-то пропало. А ему на смену пришла внутренняя потребность хоть как-то поучаствовать в судьбе Кольцовой-старшей и помочь ей снова найти смысл жизни.

«Ядра, заныканные возле заимки Докукиных, не испортятся… — подумал я, устало вытянув ноги. — В деньгах я, мягко выражаясь, не нуждаюсь. Так что наведаюсь к схрону на обратном пути из расщелины. А пока буду делать вид, что продолжаю искать семью. Кстати, отправляться в Большой Поход надо будет по другому берегу Еланки, чтобы не рисковать, переплывая ее в Пятне. И последнее: уходить отсюда надо будет уже после того, как у Ольги появятся невидимость и марево. Чтобы по пути к „Приозерному“ она была вынуждена заниматься их прокачкой под „нормальным“ магофоном и не рвала себе душу тягостными воспоминаниями…»

Глава 29

11 октября 2512 по ЕГК.

…С половины восьмого до девяти утра я набивал низкоранговые ядра в промышленных масштабах — раскидывал сферы умиротворения, дожидался, пока звери и птицы, обожравшиеся человечины аж с восемнадцати трупов, перестанут биться в агонии, и вырезал Искры вместе с самыми крупными энергетическими узлами. Если бы не артефактный нож Уфимцевых, умотался бы до состояния нестояния. А так самая долгая и неприятная составляющая процесса давалась, что называется, бегом. Поэтому на территорию заимки я вернулся и довольным, и бодрым, нарезал пару кругов в поисках «случайно» заплутавших хищников и, не обнаружив ни одного, занялся делом. Сначала помыл, рассортировал и разложил добычу по целлофановым пакетам. Затем обработал их растворителем органики, чтобы гарантированно избавить от запаха крови, надписал и сложил в термос. Затем ополоснул и тщательно вытер подаренный клинок, организовал завтрак, упал в облюбованное кресло и невесть в который раз за утро посмотрел на часы.

Увы, организму госпожи Кольцовой оказалось плевать на расчетное время действия такой дозы снотворного, и девушка продрыхла на сорок шесть минут дольше, чем я рассчитывал. Впрочем, в сознание пришла на удивление легко и быстро, за считанные мгновения узнала потолок и стены комнаты отдыха, ухнула, было, в бездну отчаяния, но вовремя вспомнила о моем предполагаемом уходе и, испуганно вскочив с дивана, аж застонала от боли.

Обнаружив меня в кресле, закусила губу, осторожно выпрямилась и… пошла красными пятнами. Но этот приступ самоуничижения не помешал ей взять себя в руки, включить голову и сделать напрашивающиеся выводы:

— Извини, но назвать это утро добрым не поворачивается язык. Поэтому здравствуй. И огромное тебе спасибо. Как за снотворное и за то, что до сих пор не ушел, так и за накрытый стол…

Я поздоровался в ответ, заметил взгляд, брошенный на дверь, и сообщил, что во дворе безопасно. Впрочем, наружу вышел все равно, ибо хищных птиц тут хватало, а от бани до «будки» туалета было не так уж и близко. Пока Ольга одевалась, справляла нужду и мылась, стоял, подставив спину восходящему солнцу, и прислушивался к возобновившейся грызне.