Щепа и судьба

Поди напасись.

Зато тепло и даже уютно.

Пока не налетит ветер.

Неуемный и беспощадный.

Дров мало.

Но рядом лес.

Сырые поленья шипят и швыряются угольками.

В заледенелое оконце заглядывает глазастая луна.

Ей тоже холодно, просится на постой…»

И я уже не одинок и относительно свободен.

С морозом сдружился. Снегу рад. Даже радует.

Когда надо в город, выбираешься к дороге.

По колено в снегу.

Иногда на лыжах.

Их прячешь в сугроб и ловишь лесовоз.

Если у лесорубов выходной, топаешь пешком.

Кто я? Отшельник? Странник?

Нет, я свободный человек.

Живу в ладу с собой и со всем миром.

Так нужно.

Жить и творить.

Когда в доме тепло и есть вода в ведре.

И никто не придет вдруг, не спросит: чем занят?

Да я даже не занят, я просто живу, как мне давно хотелось.

И на душе спокойно, и число исписанных листочков растет.

Медленно. С потугами. Но растет…

И крепнет уверенность — это мое. То, что мне нужно…

То, что я задумал, должно рождаться в тишине и при полном одиночестве.

Как зачатие детей. И… их рождение…

* * *

А вот интересно, почему человек не помнит момент своего рождения?

Это же наиважнейшее событие для каждого!

Помним что угодно: первую школьную линейку, первый поцелуй, первый развод… Да мало ли чего хранится в нашей перегруженной памяти.

Кроме самого-самого главного.

Момента своего появления на свет…

Почему Господь освободил нас от воспоминаний о том?

Значит, так надо… Богу видней.

Так и я не могу вспомнить, как появлялись на свет мои герои.

Помню походы за водой на речку.

В лес за дровами.

Часы сидения за столом.

А потом вспышка, и вот уже твой герой обрел жизнь, дыхание, речь.

Еще одно таинство, недоступное для понимания…

Зато осталось ощущения сотворения образа.

Кто же я тогда?

Творец?

Нет! Он один. И нам, смертным, до высоты той вовек не дотянуться.

Мы — твари Божьи и лишь пытаемся подражать Ему.

Робко. Неумело. Коряво…

Мы — творящие…

Кто добро, кто зло по неразумию своему…

И пусть Он простит нас за это…

* * *

И тогда понял: моя свобода закончилась вместе с исписанным первым листочком.

Я просто сам себя приковал к столу.

Какая, к черту, свобода?!

Каторга!!! На все сто!

Рабам на галерах и то положена передышка.

А вот мне — нет! Не заслужил.

Нет волдырей на руках. Не пропотела рубаха. А потому — пиши. До одури, до умопомрачения. Пока не закончится стопка лежащей на столе бумаги…

…Со временем шариковая ручка стала вполне естественным продолжением трех удерживающих ее пальцев. То был мой резец, штихель, отбойный молоток, становившийся через час работы столь же тяжелым, как топор лесоруба или лопата землекопа.

* * *

…Ноябрь с грехом пополам, но пережил без потерь. Втянулся в рабочий ритм.

С утра — дела хозяйственные, после обеда — стопка листов рядом и ручка, как комиссарский маузер, накрепко зажата в руке. Перед сном придирчиво пересчитываю исписанные листочки, словно кассир дневную выручку. Перечитывать боюсь. Чтоб не разочароваться в самом себе. Пока еще нет уверенности, что мое сочинительство имеет право на жизнь. На полноценную жизнь.

И поверить нужно не столько в самого себя, сколько в рождаемых тобой героев, пока что мирно покоящихся меж листочками бумаги. Но как только они переберутся в книгу, а книгу ту откроет читатель, они должны ожить. Стать реальными. Существовать независимо от автора. Иначе, иначе… кому нужны мертворожденные персонажи?

Родить неполноценного героя — не только грех, но и преступление. За подобное я бы давно привлекал псевдоавторов, если не к уголовной, то к моральной ответственности. И добавил бы в Ветхий Завет после правила: «почитай родителей своих», еще и «отвечай за детей, тобой на свет произведенных. Хоть во чреве материнском, хоть в мечтах своих». Ты за них в ответе!

Они должны жить!

Даже после твоей смерти.

Грешно обманывать читателя.

Да и самому смешно очаровываться сочинением своим.

Ты не маг, не пророк.

Ты лишь посредник между тем, что Господь шепнул тебя на ухо, и читателем, до которого донес шепоток, услышанный тобой. Не надо воображать себя творцом, будучи всего лишь жалким суфлером, безбожно перевравшим текст.

Вот так, каждый день ты взбираешься на туго натянутый канат своего повествования, в надежде дойти до конца и не рухнуть вниз. Под дружный смех и аплодисменты. Зрители, то бишь читатели, только и ждут от тебя неверного шага, ошибки, чтоб навсегда заклеймить неудачником. А ты ползешь, дрожа и сомневаясь в каждом собственном слове, фразе, не зная где поставить точку. И, когда абзац закончен (всего лишь один абзац!), ты смотришь на него с удивлением и не веришь, что он сейчас не рассыплется как конфетти на кучу беспорядочных буквиц. И, схватив лист, покрытый твоими собственными каракулями, прижимаешь его ко лбу, щеке, чуть ли не целуешь, не веря до конца — я сделал это!

И так каждый день, час, минуту: туго натянутый канат и ты, балансируя с пером в руке и скрючившись над листом бумаги, не зная, сможешь ли одолеть к вечеру хоть половину трепещущего под грубым нажимом листочка.

* * *

…Сомнения в собственных силах способны извести любого, довести до безумия, вынести мозг, навсегда лишить всяческих сил и желаний.

И вот, когда я уже действительно был на грани между миром реальным и тем, что рождал в своих фантазиях, и всерьез подумывал бросить все к такой-то матери, что-то подтолкнуло меня заглянуть на хозяйский чердак.

Хотя прежде десятки раз поднимался туда то по одной, то по другой надобности, а тут вдруг неведомая сила повлекла меня непонятно зачем. Приставил к лазу наверх лесенку, вскарабкался и стал от нечего делать ворошить палкой кучу тряпья, до которой раньше мне не было никакого дела. Сбросив несколько слоев полусгнивших мешков, засаленных полотенец с обремканными краями, и вдруг увидел почерневшую доску размером со школьный учебник. А на ней глаза и золотой нимб над головой. Седая бородка и поднятая на уровень груди рука со скрещенными пальцами.