Щепа и судьба

Преодоление искушения. О гостях и хозяевах

Но вернемся к моей неожиданной гостье. Не могу сказать, чтоб она с первых своих шагов проявила ко мне какие-то чувства или тем более страсть как к особи мужского пола. Не обозначилась страсть с ее стороны и через несколько дней пребывания с хозяином дома под одной крышей. Она оставалась равнодушно-нейтральной, словно жила рядом с близким родственником. Но жила в ней страсть иного рода. А именно создать и обустроить свой собственный мир, в чем мы с ней даже были немного похожи. Только мой мир был невидимый, нереальный и населен скорее духами, чем живыми людьми, а она мечтала о крепкой и, уж само собой, дружной семье, где бы каждый был на своем месте и совместная жизнь текла чинно и пристойно. Одним словом, все как у людей. Но обо всем по порядку.

Начну с того, что нагрянула она совершенно неожиданно, без предупреждения, чем поставила меня не только в неловкое положение, но и вызвала некое смятение чувств. Во-первых, потому, что мне еще требовалось время для доработки своих мистических сюжетов и их окончательной вычитки. Во-вторых, мне, как хозяину, было неловко за беспорядок, опять же убогость жилища и полное отсутствие продовольственных запасов. Словно предвидя издержки одинокого мужского бытия, она захватила две огромных сумки, нагруженных всяческой снедью от маринованных огурчиков и заканчивая огромным пакетом с сухофруктами, принявшись выгружать все это богатство на стол, едва только переступила порог, не обращани малейшего внимания на мою заторможенность и смущение, чем еще больше ввергла меня в полный ступор. Примерно так ведут себя жены и подруги тех, кто находится длительное время в заключении, отвозя туда по возможности продукты питания, дабы мужики их раньше времени не померли голодной смертью.

Как ни странно, но ее хлебосольство обратилось в первый кирпичик, на котором впоследствии выросла изрядной толщины и высоты непробиваемая стена отчуждения. Но обо всем по порядку. Тщательно пытаясь скрыть свое смущение и неловкость от выпавших на мою долю даров и подношений, торопливо опробовал все по очереди, но на душе от этого нечаянного пиршества не помягчало. Стало еще более неловко, что не могу чем-то отблагодарить ее за привезенные за много верст дары, предназначавшиеся исключительно моей скромной персоне.

Понятно, быт мой и изба, давно пережившая отпущенный ей срок, не вызывали особой уверенности в моем блестящем будущем, но и не давали повода видеть во мне одного из персонажей пролетарских классиков, рисовавших беспросветную жизнь разных там челкашей и сатиных. И хотя она напрямую не высказывала суждений на этот счет, но в глазах ее читалось если не раздражение, то осуждение всего, что для меня давно стало привычным и почти родным. Она не принимала все это! С плохо скрываемой брезгливостью брала в руки прокопченную кастрюлю с плиты, треснувшую чашку, засаленное полотенце, а садясь на диван или лавку, незаметно пробовала их на прочность.

Во мне же в ответ рождалось непонятное злорадство: если ты не принимаешь мой образ жизни, то почему я должен соглашаться с этим и без раздумий отказываться от всего, что мне близко и дорого? Да, она определенно привыкла к основательности и обустроенности быта. Согласен. Но меня вполне устраивало собственное существование, где благоустройство и стабильность несовместимы с душевными метаниями и потугами, в плену которых, сам того не желая, оказался, стоило лишь заняться избранным мной ремеслом. Тут впору задуматься, что важнее: быт или сочинительство, когда каждый оставляет за собой право выбора.

А вот уверенность движений, манера говорить моей гостьи говорили как раз об обратном. Ее ладно скроенная, налитая нерастраченной мощью и даже немалой женской силой фигура, непоколебимость интонаций, непререкаемость задуманного не оставляли места для рассуждений и каких-либо мечтаний. Такая не только коня, а целый табун остановит, не задумываясь легко закинет на плечо подвыпившего муженька и одним лишь взглядом пригвоздит его к месту… Чем больше я смотрел на нее, тем сильнее напрашивалась непонятно откуда взявшаяся ассоциация с известным символом советского государства: серпом и молотом. Кроме всего прочего в ней ощущался ни больше ни меньше как дух Афины-Победительницы, не знающей поражений и в чьей защите не нуждающейся. Такая вполне сама за себя постоит. Только одно было непонятно: какова моя роль при столь значительном образе? На Зевса или там Геракла я явно не тянул…

От радушия до равнодушия

Когда она немного освоилась и убедилась, что я перепробовал по очереди все привезенные ей продукты, то по-хозяйски уселась на лавке и поинтересовалась «над чем я работаю». Лучше бы она не произносила этой расхожей фразы! На меня она оказывала примерно такое же действие, как брошенная быку красная тряпка. Издевка, не более того. Что тут можно ответить? Пишу? Сочиняю? Но это то же самое как сказать: дышу. Или — думаю… Никому не советую задавать подобный вопрос человеку, занявшемуся сочинительством, если вы не хотите, чтоб ваши отношения тут же разладились. Видимо, она этого не знала, чем и без того усугубила довольно напряженную атмосферу, непонятным образом установившуюся меж нами.

К тому же любой, кто пожелает проникнуть в ход ваших мыслей, рискует одним неверным словом смешать их, а то и вовсе уничтожить, стереть из памяти много дней вынашиваемый замысел. Чужое вмешательство подобно радиоактивному излучению, исподволь уничтожающему все живое, оказавшееся поблизости. Уж так мы устроены и ничего с этим не поделаешь. Так что своей фразой она еще более усугубила непростую ситуацию сближения. Возникший внутри меня неосознанный протест, скрываемый до поры, зрел и неудержимо рвался наружу как пробка от шампанского. Но первые несколько часов хватило сил и терпения обуздать его и не перейти к открытому конфликту. Видимо, и она это почувствовала, потому как выражение ее лица уже к вечеру поменялось из радушно-веселого на напряженно-выжидательное, а потом и вовсе стало равнодушным и даже отчужденным, будто бы не я, а она терпит тут присутствие постороннего человека, не решаясь высказать все ему в лицо.

Да, чуть не забыл сообщить об одной из главных причин, сопутствующих нашему знакомству. По ее словам, она тоже была причастна к сочинительству, поскольку окончила филологический факультет, работала в школе, а потом перебралась в редакцию какого-то местного журнала. И успела опубликовать в том журнале несколько своих собственных рассказов. Это меня и сразило если не наповал, то снесло крышу основательно. Правда, с собой она их почему-то не захватила (стеснительная!), однако обещала предъявить при первом удобном случае. Увы, но случай тот так и не представился и до сих пор пребываю в неведении, есть ли такой автор на свете или все ей рассказанное, ну, пусть не обман, но изрядное преувеличение. Да и так ли это теперь важно? Было, не было, а она вот сидела напротив и преспокойно разглядывала меня, словно оценщик товар, и щелкала при том жаренные на постном масле семечки, аккуратно складывая кожурки в кулечек, свернутый из черновика моей рукописи.

Кто бы знал, как мне не нравятся люди, грызущие семечки в моем присутствии! И запах, наполнявший избу, был совершенно чуждый и непривычный. Но не мог же я запретить гостье заниматься тем, что она считала нужным. И что в том необыкновенного? Ну, щелкает себе семечки, так ведь не сорит на пол, все чинно и пристойно. Не самая худшая привычка, если разобраться…

Мне же хотелось поговорить с собратом, извините, сестрой по перу на темы литературные, любовно поглаживая при том свою тощую папочку с незаконченными рассказами, небрежно обронив, мол, глянь, что тут у меня получилось! Да пусть она хоть грецкие орехи начала у себя на лбу колоть, я бы и это стерпел, если бы услышал от нее слова одобрительные о тех рассказиках! Мне просто не хватало общения с людьми, прошедшими хоть какой-то отрезок по крутой литературной тропе, которые бы могли хоть что-то рассказать о поджидающих новичка опасностях. И кто бы, окажись на моем месте, отказался обсудить свои замыслы с таким же, как он, автором-сочинителем, постучавшимся к нему в незакрытую дверь. Уверен, среди начинающих и блуждающих во тьме собственных замыслов людей творящих, вряд ли такие обнаружатся.

Меж тем, расправившись с первой порцией семечек, она плотно завернула кожурки от них в бумажный кулечек бывшего моего черновика и глазами поискала мусорное ведро, но не найдя, сунула его в карман своего платья. Я же с интересом наблюдал за ее действиями и не стал объяснять, что роль мусоропровода с незапамятных времен отведена в крестьянских избах обычным печкам, куда попадали все бытовые отходы, годные для предания огню. Почему-то не хотелось проходить с ней курс молодого бойца и разъяснять прописные истины. Если человеку нужно, он сам научится хозяйским обычаям и привычкам, а если нет, то к чему тратить зря время.