Щит героя

Скоро Новый год. Успею вернуться к праздникам или не успею? Пока ничего нельзя сказать. Но что мне мешает заранее придумать новогодние пожелания близким? Здоровья желают все всем и всегда желают - так уж повелось. Гале я бы хотел написать такое пожелание самыми большими буквами, не из приличия, ей ведь действительно не хватает здоровья, а ее доброе сердце так устало... Галя не жалуется, спросишь - улыбнется, но я вижу, как припухают у нее глаза, как трудно она дышит, поднявшись на второй этаж, как прикусывает губу, застывает и прислушивается... Здоровья тебе, Галочка, спокойной уверенности за ребят... счастья!

Едва ли Карич ждет от меня каких-нибудь особенно возвышенных слов, не в его характере. Пожалуй, Валерию Васильевичу я пожелаю быть всегда таким, каков он есть, - сильнее обстоятельств и выше всех мелочей жизни.

А вот Игорю надо будет сказать: в стародавние еще времена авиация выработала правило - приняв однажды решение, даже худшее из возможных, не изменяй его. Запомни и без колебаний следуй этой мудрости! Пусть подумает и поймет - как бы путано ни складывалась человеческая жизнь, нет ничего хуже бестолковых метаний, брошенного на полпути дела, незавершенной работы.

Анатолию Михайловичу я пожелаю, чтобы его оглоедики всю дорогу помнили своего мастера и до старости считали и чувствовали себя грачатами!

Ветер ровный и сильный. Холодно, небо такое синее, будто за ночь его заново покрасили, не пожалев ультрамариновой эмали.

Таскаю воду, стряпаю, прибираюсь на складе, составляю заявку на продукты, которые нам должен подбросить вертолет, и думаю о друзьях, что живут там, внизу. Представляю, как, надев очки, склоняется над столом Анна Егоровна Преснякова и, страдая от того, что слова не хотят складываться в гладкие предложения, пишет новогодние приветствия.

Как-то Анна Егоровна сказала:

– Вот плиточку к плиточке с одного захода уложить, так что самой приятно, могу, а пишу - маюсь, все кажется не так...
– И лицо у нее сделалось смущенным, даже растерянным.

Могу вообразить, как озабочен в эти предпраздничные дни Балыков, как он аккуратно записывает на длинном узком листке: Самодеятельность. Итоги соревнования. Стенд отличников. Приветствие шефам. Вечер. Экскурсия на МЗМА. Потом звонит, договаривается, согласовывает и педантично вычеркивает из своего талмуда исполненное.

Видно, я все-таки здорово соскучился по Москве, если так отчетливо, так зримо представляю себе друзей...

Подходит начальник метеостанции, потирает красные, будто ошпаренные руки, говорит:

– Собирайся! Радиограмма пришла - вертолет идет к нам. Полетит обратно, заберет тебя. Жалко, но надо совесть знать...

И вот я дома. Первое общение - с Таней. Рассказываю о горах, о работе с метеорологами, о путевых впечатлениях. Слушаю Таню. Спрашиваю:

– Что у Петелиных слышно?

– Никаких особенных новостей. Игорь без конца рассказывает об училище, о ребятах и мастерах. Он вроде повыше ростом стал. Самоутверждается!

– Как Галина Михайловна себя чувствует?

– Хорошо. Вернулась в свою лабораторию и объясняет: с тех пор как я при деле, сердце не болит.

– А Карич?

– Был момент - кот пробежал, но сейчас вроде порядок.

– Не понимаю, что значит кот?

– Да месяца три он пропадал ночами...

– Кто пропадал?

– Ну и бестолковый ты! Карич твой любимый пропадал. Говорил, что испытывает какую-то технику, являлся в три утра, измочаленный и еле живой. Какую жену обрадуют такие "испытания"? Ну и пробежала между ним и Галиной Михайловной кошечка.

– Кот и кошечка - не одно и то же. И откуда ты все это знаешь?

– Ирина рассказывала и Игорь. Не слепые они. Странно, что Игорь горой за Карича!..

На другой день я позвонил Анне Егоровне. Помня о ее сувенире гусином пере с шариковой вставкой, я привез в подарок Анне Егоровне шикарные фотографии горных вершин... Разговор, однако, получился невеселый. После первого обмена приветствиями я почувствовал что-то не в порядке и спросил:

– Не нравится мне ваш голос, Анна Егоровна, что случилось?

– Пока не случилось, но случится.

– О чем вы?

– Говорят, пора на пенсию... Только не надо утешительных слов. Все идет, как должно идти. Подошло, время - гуляй! Да вот беда - работать умею, а отдыхать не научилась. Приезжайте, поговорим...

В тот же вечер заехал ко мне Грачев и с ходу окунул в дела училища. По его словам выходило, все течет и ничего не меняется: Балыков вздрагивает при каждом телефонном звонке, Гриша Андреади скандалит с завучем, только оглоедики не портят кровь...

– Вот, честное слово, другой раз думаю - уйду...

– Куда?
– спрашиваю я.

– Да что, в Москве одно училище металлистов?

– А ты уверен, что с другим Балыковым поладишь лучше?

– То-то и оно - не уверен. Ты не улыбайся: я намек понял - Балыков хорош, и я не сахар! Так?

– Но ведь правда - не сахар...

– А если я стану тихим-тихим и обтекаемым, как огурец, кому будет польза?

– Не надо тебе быть другим и уходить не надо. Воюешь - воюй. Да Балыков тебя и не отпустит.

– Это точно, хотя он и не может слышать, когда моих оглоедиков называют грачатами.

– Думаешь, завидует? Или жалеет, что балычата - не звучит!

Анатолий Михайлович улыбается. "Балычата" ему понравились. И мы еще долго толкуем о делах, о рыбалке, о жизни; спрашиваю, как Игорь?

– Притерся. Руки хорошие. Раньше говорили - божьей милостью мастер. Дурь помаленьку выпаривается. Повезло ему. Коновницын кого хочешь человеком сделает!

Постепенно московская жизнь входит в обычную колею - работа, встречи, вечный дефицит времени. И только недели через две удается повидать Игоря. Он рассказывает:

– Тут недавно по телевизору чудака одного показывали, даже не чудака - изобретателя. Берет детские воздушные шарики, вставляет оболочку в оболочку - пять штук. Представляете? Накачивает - и получается поплавок. Прочность - жуткая! Толстый дядька на этой штуке, задрав ноги, сидел и хоть бы что! Вот на этих поплавках он спускается по горным рекам. Не верхом, ясно, а собирает плот - и пошел! Я подсчитал, если взять двадцать шариков диаметром в полметра, получится четыре поплавка и каждый поднимет шестьдесят два с половиной килограмма. По формуле одна шестая "пи" "дэ" куб получается. А плот потянет четверть тонны. Здорово?