Считай звёзды

Уходит в свои мысли, позволяя телу самому решать, что делать, поэтому, опомнившись, обнаруживает, как распутывает пальцами пряди волос девушки, которая в свою очередь так обессилена, что только и может напрягать грудную клетку для приема внутрь легких кислорода.

— И ты тоже, — шепчет ему в кофту, с тяжестью вздыхая. — Ты тоже воспользовался мной.

О’Брайен перестает играть с волосами девушки, с ощущением комка в горле смотрит на Райли, перенося ладонь на ее плечо. И мягко поглаживает его. Медленно, словно прося прощение.

— Мне очень жаль, — испытывает правильное волнение, когда повторяет попытку быть понятым:

— Я могу объяснить, — и затыкается, видя, что Янг приходит в движение, осторожно, лениво приседая. Девушка проводит ладонью по лицу, кинув взгляд за спину на парня, но в глаза не смотрит, оставляя голову слегка опущенной:

— Мне надоело всех выслушивать, — хмурит брови. — На сегодня точно достаточно, — поднимается, устало шагая к лестнице. С нее хватит. Надоело. Достаточно засорять ее мозг. О’Брайен встает, ладонью опираясь на стену, и его так же задолбала сложившаяся ситуация, но не собирается заставлять Янг насильно слушать. Он ведь не Остин. Ему не наплевать.

Но стоит признаться. В тот раз им двигало желание сделать неприятно, но не Райли, а матери. А вышло наоборот. И всё потому, что парень струсил, не зная, во что всё выльется. Он колебался между заботой о Лиллиан и какими-то на тот момент неясными чувствами к девчонке. И конечно выбрал мать. Тогда выбрал мать. А как бы поступил сейчас?

***

Волнение ребенка за родного человека объяснимо. Детям нужна малейшая причина, чтобы довести себя чуть не до слез, когда кажется, что с близким происходит нечто неприятное. Я был таким же параноиком, сколько себя помню, но человеческий организм — до охерения крутая вещь. Зря многие люди утверждают, что ненавидят себя за какие-то определенные недостатки, в то время как их сознание всеми силами старается позаботиться о благополучии. Самое ощутимое лежит на основе невралгии. Тут два пути: родившись с крепкими нервами, под гнетом обстоятельств они изнашиваются, доводя тебя до трясучки, или же они развиваются, становятся мощнее. Не могу с уверенностью заявить, что воспитал в себе холодную устойчивость, но утверждаю — тревога о матери, как о человеке, не беспокоящимся обо мне, проходит быстро. Если раньше я слышал ее крик, плач ругань и сразу мчался узнать, что происходит, то сейчас спокойно сижу за столом, без активного сердцебиения разбирая новую тему по биологии. Столько лет опыта, столько лет повторения одного и того же. Осточертело. Пусть мать сама разбирается с проблемами, которые сама себе устраивает. Ей бы немного бараньей упертости крольчихи. Может, и жизнь повернулась иначе, а так она не просто наступает на грабли, она, блять, скачет на них.

Вывожу круги карандашом в углу страницы учебника, висок подперев кулаком.

Баран-кролик. Как упрется, так не оторвешь.

Уже битый час взрослые ругаются в комнате. И я толком не вникаю в суть раздора, думаю, они начинали с поверхностной проблемы, постепенно переходя к глобальным недугам их отношений. Мать так рвет глотку, будто ждет, что кто-то придет постоять за ее мнение. Но я не приду. Сколько раз мне херачили по роже? Вряд ли Митчелл ударит ее, но он явно нехило выпивает, пока они орут друг на друга.

Грохот.

О, вот и мольберт мать обронила. Всё как всегда.

Дверной хлопок. Не отвожу равнодушного взгляда с текста параграфа, когда разгневанная женщина врывается ко мне в комнату, оставив дверь распахнутой, рассчитывая, что ее будет слышать каждый житель дома.

— Ты знаешь, что он мне тут предъявил?! — ладно, мать реально на грани. Интересно, что ее так вывело? Впервые такое вижу, поэтому лениво вздыхаю, обратив на нее внимание. Женщина ходит по комнате, ладонью потирая горячий лоб. Уверен, ее мозг кипит.

— Сказал, что своим пребыванием здесь я несу убытки!

Ну, очевидно. Людей в этом доме стало в двое больше, следовательно, и затраты выше. Не нужно быть дохера умным, чтобы понять это.

— Говорит, я должна вкладываться! — она рассказывает с такими эмоциями, думаю, если бы стоял ближе, был бы окутан ее плевками. — Я не могу выйти на работу! Я еле хожу! Он предложил продавать картины. Мои картины!

Опять вздыхаю, молча и спокойно наблюдая за нервным передвижением матери, которая наконец причаливает к моему столу громко стуча ноготками по деревянной поверхности. Губу закусывает, с силой сдавливая зубами.

А до меня доходит одна истина. Еще ни один из мужчин матери не выставлял ей условия. Никто не заставлял ее работать, да и не перечил ей, вот ее и выносит, и испытываю легкое наслаждение, когда разрушаю тишину, без эмоций заметив:

— Ты ведь ничего не отдаешь. Даже материально не приносишь выгоды, а это важно.

— Если мужчина не способен содержать любимую женщину, то он не… — она начинает свою песню, поэтому сразу прерываю, хмурясь:

— Думаешь, достаточно тупо твоего наличия? — всего минуту мать торчит здесь, а я уже устаю от разговора с ней. Женщина смотрит мне в висок, продолжая стучать по столу, поэтому хмуро вытягиваю из себя наболевшее:

— Например, что ты мне даешь в ответ?

Слышу недовольный смешок:

— Я твоя мать.

— И что? Что я с этого имею? — не сдерживаюсь, подняв голову, чтобы посмотреть ей в глаза. Мать не понимает. Будто несу ахинею. И я убежден, она начнет опять о себе бедной, если не выскажусь полностью:

— Мы с тобой прекрасно знаем, что последует дальше: Митчелл тебе надоест, ты найдешь себе нового ухажера, для новых ощущений. Надо сворачивать цирк, пока ты не довела Митчелла до состояния Шона. Давай соберем вещи и…

Удар. Сильный хлопок горячей от переизбытка чувств ладонью. По моему лицу, отчего мою голову отворачивает в сторону. Совершенно не меняю выражение, но взгляд замирает, опустившись вниз.

— Я тебе не шлюха, — женщина тяжелее дышит, стараясь эмоционально содержаться. — Я твоя мать. Я родила тебя. Я содержу тебя. И ты должен мне мои годы. Ты и Коннор. Вы должны мне, — если бы хотела, плюнула бы в меня эти слова, чтобы те засели в голове. — Если бы я не забеременела я не осталась бы с ним, — внешне не реагирую, мастерски сохраняя безразличие, пока моя мать изо всех сил пытается добраться до моих внутренностей, с целью вывернуть наизнанку. — Ты думаешь, твой отец был особенным? — надавливаю грифелем карандаша на лист, отчего тот вот-вот надломается. — Ни капли. И ты растешь такой же ни на что не годный слюнтяй, как он.

Поднимаю глаза. Искоса смотрю на женщину, борясь с жжением под ребрами. Чертово сердце начинает колотиться, и толком неясно, что именно является причиной потери контроля: мнение матери об отце или обо мне. Плевать. Мне главное следить за дыханием, чтобы не свалиться с судорогой от нехватки кислорода.

Мать пялится в ответ, не стесняясь нашего зрительного контакта. Без сомнений, она бы продолжила свои речи, больше и сильнее выводя меня, если бы я не перевел так необходимое ей внимание немного в сторону, заприметив за ее спиной Райли. Девушка выглядит сонной, стоит у порога комнаты, с приятной холодностью уставившись в спину матери. Та следует за моим взглядом, оглянувшись. Наступает тишина. Недолгая. Янг слегка хмурит брови, выдавив хрипло:

— Бессовестная.

И вновь обволакивает молчание, в котором чувствуется растущая злость Лиллиан.

Ведь она привыкла всем нравиться, а в этой семье всё идет не по плану.

Не знаю, с какого хрена, но усмехаюсь, несмотря на пульсирующую боль в щеке. Тишина бы затянулась, эти взгляды, полные неприязни, испепелили бы. Но звон стекла привлекает всеобщее внимание. Похоже, Митчелл разбил бутылку о стену. И после звучит дверной грохот. Шаги. Вот и срыв. Янг оборачивается, когда ее отец проходит мимо по коридору с таким видом, словно сейчас взорвется, поэтому не способен сидеть на месте. Ему необходимо движение. Понимаю.