Сдаёшься?
Шрифт:
Флоринская. Да, да, я знаю эту фамилию — Коробков. Только пьеса называется не «Старушки не покупают цветов», а «Старушкам не дарят цветов». Это большая разница.
Дмитрий. Да, да, может быть. Конечно, есть некоторое неудобство обратиться сразу с просьбой к человеку, которого не видел двадцать лет, но…
Флоринская. Извините, я вас ненадолго оставлю — пойду в ванную и выкупаю обезьяну. Просто бессовестно с моей стороны бросить ее одну в незнакомой ванной!
Дмитрий(встает и берет портфель). Надо поскорее пуститься на поиски Вэ Коробкова.
Флоринская. Ради бога! Я вас, кажется, не держу! (Уходит.)
Д м и т р и й стоит, потом ставит портфель и садится. Ф л о р и н с к а я быстро возвращается с большим тазом, наполненным водой, и обезьяной. Пауза.
Чтобы вы не скучали, я выкупаю
Дмитрий. Ловко у вас получается! Почему у вас нет детей?
Флоринская. Логичней было бы сначала спросить, почему у меня нет мужа?
Дмитрий. Почему у вас нет мужа или любимого?
Флоринская. А почему вы думаете, что у меня нет любимого?
Дмитрий. Если бы у вас был любимый, он бы сейчас был с вами.
Флоринская. Сурово. Я пойду переменю воду. (Уходит, потом приходит и снова начинает купать обезьяну.) Только мой первый мужчина любил меня. Странно называть его мужчиной — он был еще мальчик, ему было восемнадцать лет, и он учился на первом курсе университета. Но он был единственным настоящим мужчиной, которого мне довелось встретить в жизни. Мне еще не было восемнадцати, я училась в десятом классе, и отец, не знаю как, обо всем пронюхал, рассвирепел и выгнал меня из дома. Мы с ним снимали комнату, мама плакала и приносила нам тайком пирожки с капустой — все, на что она сумела отважиться. А он, чтобы платить за комнату, где мы жили, ночами разгружал товарные вагоны. Ему как-то удалось скрыть ото всех, что у него сердечная недостаточность. Он так и умер прямо на платформе под бумажным мешком с цементом. Это он сочинил песню, которую я только что пела. Со дня его смерти и до сих пор она преследует меня. (Пауза.) Я переменю воду. (Уходит с тазом, потом возвращается и продолжает купать обезьяну. Пауза.) Другие мужчины как-то слишком просто появлялись и исчезали в моей жизни. Некоторое время каждый из них приходил ко мне, говорил по ночам одинаковыми словами о любви, а потом в один прекрасный день больше не звонил. Я, конечно, знала номера их телефонов, но ни одному из них ни разу не позвонила. По-моему, если мужчина внезапно перестает звонить, само собой понятно, что случилось. Последний был здесь ровно семь месяцев и пять дней тому назад.
Дмитрий. Сурово.
Флоринская. «Моем-моем трубочиста, чисто, чисто, чисто-чисто».
Дмитрий. А почему все-таки у вас нет ребенка? По-моему, женщине не так сложно стать счастливой: будет ребенок, и вот вам обеспечена самая беззаветная, самая преданная любовь на шестнадцать лет, а если очень повезет, то и больше. Почему у вас нет детей?
Флоринская. Потому что я думаю, что от плохих людей рождаются плохие дети. А если сказать честно, то не знаю. Как-то не получалось. Это меня не очень беспокоило. Меня это даже устраивало — так было удобней. Ведь я сама вечно неустроена, а тут еще ребенок, его надо кормить каждый день, мыть, одевать, гулять — на все это нужны деньги и время, и у меня никогда не было ни того, ни другого. К тому же я терпеть не могу варить!
Дмитрий. Но… я не понимаю… ведь это же закон природы! У женщины должна быть жажда материнства. А вы — «кормить каждый день»! «Не люблю варить!» И потом — это же просто долг всякого человека перед обществом. Что, если в один прекрасный день все женщины на земле начнут рассуждать, как вы?!
Флоринская. В таком случае почему же у вас нет детей?
Дмитрий. А откуда вы знаете, что у меня их нет?
Флоринская. Но вы же сами говорили, что у вас в жизни нет ничего, кроме работы.
Дмитрий. Давайте-ка я теперь хорошенько выжму эту обезьяну и повешу ее на веревку над ванной.
Флоринская. Хорошенько выжму! Повешу на веревку! Не смейте и думать об этом! Что бы сказали вы, если бы вас после купания хорошенько выжали и повесили на веревку?! Сейчас мы завернем эту миленькую чистенькую ушастенькую мартышку вот в это и в это махровые разноцветные полотенчики, а сверху… давайте сюда ваш очень большой шарф! Не бойтесь, он не намокнет, она уже почти сухая!
Д м и т р и й встает и дает шарф.
А сверху укутаем вот этим большим мягким шарфом, чтобы нам не простудиться. Ну вот. Попался, который купался! (Берет обезьяну на руки, ходит с ней по комнате, тормошит ее и смеется.)
Дмитрий. Вы так одиноки, что на вас страшно смотреть.
Флоринская. Вы думаете? Ошибаетесь. Я совсем не одинока! Видите дом напротив? Там живут все мои друзья. Совсем близко, рукой подать. В Москве это большая редкость. Когда лестницы убраны и еще рано, но спать уже не хочется, я отправляюсь к ним в гости.
Первой я навещаю молодую семью из трех человек. Видите балкон на втором этаже? Я прихожу к ним совсем рано, когда муж, позавтракав, берет портфель и выходит на работу вон из того подъезда. Оставшись одна, его жена кормит грудью ребенка, потом заворачивает потеплее, укладывает вон в ту красную коляску и вывозит на балкон. Потом она сама пьет чай и поминутно выскакивает с чашкой на балкон проверить, как спит ребенок. Иногда она склоняется над ним и подолгу стоит так, трясет погремушкой или, улыбаясь, шевелит губами, наверное, говорит ему разные забавные словечки. Это очень счастливая семья. По крайней мере, такой она выглядит из моего окна. К ним приятно заходить в гости: ребенок растет здоровым — ему сейчас три с половиной месяца, и он не пропустил ни одного дня своих прогулок на балконе. У женщины есть молоко — этой осенью она часто появлялась на балконе в халате, расстегнутом на груди; она любит своего мужа, хотя он старше ее — он уже начинает полнеть. Несмотря на то что она все время бывает дома, она старается быть привлекательной — у нее три халата. Больше всего к ее темным волосам идет желтый, она знает об этом и чаще всего носит именно его.По субботам на балконе появляется и отец. Он никогда не наклоняется к ребенку, не играет, не берет на руки и не беседует с ним, он упирает руки в бока и с гордостью, сверху вниз, смотрит в коляску — этакий довольный производитель. И по его позе я знаю, что в коляске — мальчик.
Примерно через полчаса я поднимаюсь двумя этажами выше и захожу к одному старику. В восемь часов утра в любую погоду он уже на балконе; он сидит в железном раскладном кресле, всегда под дамским зонтиком и напоминает разноцветную поганку. Это и в самом деле препротивный старикашка. Он вечно поднимается ни свет ни заря, шатается без цели по дому, на всех брюзжит, всех поучает примерами из былых времен и путается под ногами до тех пор, пока его внучатая невестка не пробормочет грозно: шел бы ты на балкончик, дед! Я думаю, что все происходит именно так, потому что балкон для старика — вынужденная эмиграция. Ведь он терпеть не может свежего воздуха и солнца. Летом и зимой он всегда укутан до ноздрей, да еще сверху нахлобучивает на себя толстую шляпу и залегает под зонтик — их балкон на солнечной стороне. Когда его складное железное кресло бывает пустым, мне становится тоскливо при мысли, что я могу его больше никогда не увидеть. Но у меня никогда не хватает смелости зайти в подъезд напротив, позвонить в их квартиру и справиться о его здоровье. К счастью, проходит немного времени, и он снова является. Еще я дружу, например, с одним мальчиком, который живет вон в том подъезде налево. Он сейчас в третьем классе — недавно он первый раз появился в пионерском галстуке. Каждое утро ровно в восемь часов пятнадцать минут, немного позже коляски и старика, он с ранцем выбегает из подъезда, оглядывается, вынимает из кармана большой апельсин, бросает его в урну и убегает. Честно говоря, мне всегда хочется помчаться к этой урне и достать апельсин, ведь он не надкусан. Я хорошо знаю и люблю его бабушку. Это маленькая, согнутая на один бок старушка, она всегда, в любое время года, стоит с утра вон на том углу в очереди за апельсинами. У меня в этом доме еще очень много друзей.
Дмитрий. Я даже представить себе не мог, чтобы в наши дни кто-нибудь мог быть так одинок. Я и сам, правда, живу давно один: сам мою полы, сам стираю и зашиваю себе белье, ем по утрам сырые яйца, сырые сосиски и запиваю сырой водой, я даже как-то пробовал жевать сырую вермишель, и ничего, с водой вполне годится — в общем, я преимущественно сыроед, но не по убеждению, а поневоле, чтобы развести очаг в моей мансарде, нужен грузовик дров, неделя свободного времени и диплом кандидата технических наук, я умею ставить себе горчичники на спину, умею не сказать ни одного слова несколько дней, научился не злиться в праздничной толпе, когда тебя все усердно пихают локтями, будто ты всего лишь сосна в чаще, но сейчас я подумал, что в смысле одиночества мне далеко до вас.
Флоринская. Вы были женаты?
Дмитрий. Нет.
Флоринская. Дожили до тридцати пяти лет и ни разу не были женаты?
Дмитрий. Нет.
Флоринская. Почему? Мне показалось, что вы очень любите детей.
Дмитрий. Почему и не был женат.
Флоринская(смеется). Пробовали обойтись в этом вопросе без женской помощи?
Дмитрий. Когда я размещусь немного удобней, я усыновлю ребенка.
Флоринская. Взять чужого ребенка… все-таки страшно… Наследственность, говорят… да мало ли что… А что, извините, у вас не может быть своих детей?
Дмитрий. Дело в том, что у моей матери была врожденная атрофия зрительного нерва. Отец мой тоже был слепым, правда, не от рождения. Он вернулся слепым с войны. Так что я зрячим его уже не застал. Постороннему это может показаться смешным, но как раз тогда они нашли друг друга. Вы не поверите, но они были счастливы. Они умерли друг за другом, в один месяц. Вот так. И женщина, с которой я был длительное время связан, знала мою мать и побоялась рожать.