Сделано в ССССР Роман с китайцем

Разве не достаточно того, что ты родился и живешь, приносишь пользу или, хотя бы, не делаешь другим откровенных гадостей? Нежеланные дети, на которых родителям наплевать (мать вкалывает до потери пульса, отец до потери пульса бухает), несут сомнение в правоте существования всю жизнь. Всю жизнь.

48.

Гагарин вытащил звездный билет случайно (или закономерно? Все зависит от того, есть справедливость на белом свете или ее не существует?), вне профессиональной сферы. И это напрягало, существуя фоном где-то на втором плане души, замотанной повседневной текучкой, общением, отношениями с Даной.

Долгие годы работа для Олега оставалась самым важным делом, отказаться от нее в один момент выходило травматичным. Главное опасение, витавшее поблизости и иногда снисходившее на его седую голову, звучало так: если медицина – единственный доступный для

Гагарина способ самосовершенствования, движения вперед, то куда же он теперь будет двигаться дальше?

Не потеряется ли как личность?

Ведь деньги, сами по себе, не развивают, они не могут быть целью или даже средством, особенно сейчас, когда перед Олегом открылись безграничные перспективы. Роскошь, окружившая его, развлекала, но скоро приедалась: входя в кровь и в кожу, она становилась невидимой, незаметной.

Именно тогда, всерьез озаботившись тем, чтобы не остаться у разбитого корыта, Олег начал записывать в блокнот самые разные страховочные желания. Все они, так или иначе, должны были сделать его состояние стабильным и необратимым. Через некоторое время

Гагарин понял, что вынужденная суета приносит ощутимые результаты, деньги к деньгам: наличность прибывала и росла как на дрожжах едва ли не из воздуха. Часть средств Олег вкладывал в ценные бумаги и производства, остальные хранились у него в сейфе и не тратились.

Слабое, но утешение. Утешение.

49.

Однажды пришел в офис и увидел, что сейф пуст. Слону дробина, конечно, но неприятно. Губы задрожали, тучкой набежала обида, и даже глаза увлажнились. Если бы не подстраховочные варианты и нычки в разных местах, Олег мог бы оказаться банкротом. Полным банкротом, ужас-ужас.

Вызвали бестолковую милицию, но какой от милиции толк? Потоптались, расспросили секретаршу, а воз и ныне там. Приехала Дана (до этого отсутствовала едва ли не неделю, теперь нарисовалась как ни в чем не бывало) с большими глазами, кудахтала и расстраивалась, взяла Олега под руку и повезла пить глинтвейн в новомодное заведение, расположенное на крыше одного из самых больших домов в городе.

– Ты знаешь, – начала преднамеренно отвлекать, забивая голову

Гагарина информационным мусором, – Безбородов, кажется, пошел на поправку.

Олег сделал большой глоток, обжегся. Поперхнулся. Смолчал.

– Но ты ничего такого не думай, – тараторила Дана, изредка заикаясь

(значит, волнуется), – в наших с тобой отношениях это ничего не меняет… Не может поменять… Когда он придет в себя…

Окончательно…Хотя, конечно, если придет, я же не знаю, н-на самом деле, что с ним, х-хотя пересадку с-с-с-с-сделали, вроде, успешно, но раз на раз не приходится, все мы, знаешь ли под богом ходим…

Гагарин озабоченно щурит левый глаз.

– Что-то, братец, ты речист, знать-то на руку не чист, говорит в таких случаях моя мама…

– Олежка, – Дана подпускает особенной задушевности – говорю же тебе…

Ничего не значит… Все прошло и быльем поросло… Поз-зарастали стежки-дорожки, где там… ну… гуляли милого ножки… Понимаешь?

– Нет. Не лопочи ты так, не хлопочи лицом, нормально объясни…

Дана начинает говорить другим голосом. Совершенно серьезно. Не заикаясь.

– Если же с ним что-то случится, я имею в виду своего официального мужа, то есть он придет в себя и очухается, это ничего в наших с тобой отношениях не изменит, понимаешь?

– Ну, да, и деньги мы ему тоже вернем? С легкостью?

– Блин, а вот про деньги я и думать забыла. Хорошо… Конечно вернем…

А как иначе… Вернем обязательно и будем вместе… В горе и в радости и только смерть разлучит нас. Хорошо? – В ее голосе столько надежды.

– А как мы ему объясним… Ну, все это?!…

– Да объясним как-нибудь, – голос Даны становится тверже и тверже.
–

Выкрутимся. Не в первый раз… Нам не привыкать… Ой, оговорилась.

Точнее, мне не привыкать.

Олег смотрит на любовницу с изумлением. Такой он ее еще не видел.

Новая Дана открылась. Хищная и уязвимая одновременно.

Глинтвейн обернулся трехдневным запоем, переполненным какими-то невероятными знакомствами и безумствами. Время от времени Гагарин приходил в себя, танцуя под очень громкую музыку в ночном клубе, рядом с ним тряслись крашеные, вульгарные тетки. Потом он терял нить происходящего и просыпался за городом в респектабельном коттедже, кто-то тормошил его, давал водки и вел париться в баню, где его уже ждали незнакомые, потные, похотливые люди. И Олег плюхался в разврат, как в бассейн с горячей водой, чтобы потом выскочить оттуда, словно кипятком ошпаренным. На разных поворотах запоя возникало встревоженное лицо Даны, тут же куда-то пропадавшее.

Олег бежал от страха, который жучком-древоточцем завелся внутри и свербел, свербел, свербел. Никогда еще Гагарину не было так страшно.

Даже когда все еще только начиналось, жизнь и изменения казались ему легкими, все шло в руки само по себе, стоило только кликнуть. Олегу показалось, что начинается возмездие, от которого невозможно увернуться, что наступает время платить по счетам. Ведь бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и за все, что с нами происходит, рано или поздно приходится расплачиваться.

50.

Гагарин боялся людей, но еще больше боялся остаться в одиночестве, когда наваливаются страшные мысли, вот и тянулся к липким людям, чьих лиц не замечал, чьих имен потом не мог вспомнить. Никогда еще он не чувствовал себя таким потерянным и одиноким, ощущение твердой почвы под ногами, что пестовал всю сознательную жизнь, исчезло, растворилось в алкогольном полумраке. И даже мысли о Дане не спасали, так как, несмотря ни на что, своя рубашка ближе к телу.

– Дана точно не пропадет, она у нас такая… – говорил Олег, делая неопределенный жест в сторону. Координация у пьяного Гагарина отсутствовала напрочь, движение руки походило на траекторию подбитой птицы.

И все же он постоянно оказывался один. И тогда мысли кружились в нелепом хороводе, заставляя осознать непреложное: кто-то охотится за ним и за его капиталами, кто-то пронюхал о его сокровенной тайне.

Понимая, что может лишиться заветного блокнотика, Олег хватался за сердце и начинал рваться домой. Приехав в холостяцкую берлогу, которая становилась все менее уютной и все менее обжитой, Олег каждый раз перепрятывал сокровище, и каждое новое место казалось ему недостаточно надежным. Он и в банк его относил, и на самое видное место выкладывал, все равно покоя не было.