Сделай мне больно

– Может, в кино. Напротив.

– На "Клюта"? Он же по-венгерски.

– Субтитры по-венгерски. Он по-английски.

– А ты что, понимаешь?

– Да как-нибудь. Не нервничай. ЦРУ здесь нет. Домов терпимости тоже.

– Ну, за тебя я в этом смысле не волнуюсь.

– Отчего же?

– А характеристику читал, - отшутился Комиссаров.
– Морально устойчив, политически выдержан.

– А здесь не все такие?

– Ох, Андерс, Андерс... Ключ внизу оставь.

Он вышел.

Александр поднялся. Расщелкнул бритву и выдул в раковину чужую щетину. Подумал и обтер одеколоном сетку.

Лицо его в зеркале не отражало ничего.

Перед выходом он вынул из сумки свой парижский плащ. С Москвы не надевал - со дня отъезда. Из непробиваемого ветром габардина на шелковой подкладке и с мужественными погончиками.

– Just a moment, sir!
– задержал его дежурный с бакенбардами а ля Кошут. Он вынул из-под стойки книгу в изношенной газетной обертке.
– I was asked to pass it over to mister Anders?.

Александр пролистал - ни записки, ничего.

– Something else, may be?

– I'm afraid it's all. Very sorry ?.

Привратник открыл ему дверь. "Мерседес" за колоннами отсвечивал газовым заревом.

Он поднял воротник плаща и повернул направо.

* * *

Собор ему не открылся.

Все двенадцать тысяч труб молчали за дверью, запертой, возможно, по причине светского праздника.

Рядом было нечто вроде амфитеатра. Современного - для представлений на открытом воздухе. Он взошел по ступеням на самый верх и опустился на камень. Сидел и смотрел на пустую арену и собор. Единственный был зритель.

Он вынул свою книжку. Сорвал газетный супер, скомкал и отбросил. Это был сборник рассказов. На серенькой обложке условный урбанистический пейзаж и алые слова названия.

Крестиком в оглавлении она отметила текст под названием "Жизнь хороша еще и тем, что можно путешествовать".

Наверное, произвел впечатление.

На тему о паломничестве был рассказ. Один вполне нормальный юноша, к тому же и скрипач, без всяких видимых причин вдруг заподозрил, что он автор неслыханно чудовищного преступления - особо тяжкого. Он выезжает к месту злодеяния, но до причин не доберется никогда, увязая в их последствиях, как в янтарной, прозрачной и вневременной слезе, пролитой, может быть, самим Всевышним... погибая этаким обреченно-суетным комариком, раздувшимся то ли от крови, то ли от избытка самомнения. А в путешествии он застревает еще и потому, что вынужденно едет без билета...

Представляя все это под взглядом светло-синих глаз, Александр перечитал свой текст.

Под последней фразой был телефонный номер.

Он был написан на нижнем поле страницы мелко, легкими касаниями. Как будто с целью остаться незамеченным. Карандашом - чтобы, заметив, можно было бы стереть без ущерба для белизны.

Во всей книге больше ничего. Ногти следов не оставили, запах выветрился, дыхание испарилось.

Только этот номер.

* * *

Мощеные улицы старого сердца города были пустынны. Из знакомого кафе он позвонил в Будапешт. После паузы замешательства мужской голос лет пятидесяти, но уверенный и полный спермы перешел на английский:

– I'm afraid Ibi is out until next week. Who is ringing, please?

– Oh - just a friend.

– Would you like to leave a message, or can I ask her to ring you back?

– No, it's all right. ГП call her back?.

Голос задал еще один вопрос - без уверенности:

– Is it you, Timothy?

– Certainly not?, - обиделся Александр и положил трубку. Официантка подмигнула ему, как своему:

– Love story??

Сотню на чай при этом не взяла. Удержав свою привычную двадцатку, вернула сдачу.

* * *

Он купил билет в кино. Сеанс начался полчаса назад, до следующего было много времени. Убивая его, как и всю свою жизнь, он сидел в сквере на центральной площади с названием Szechenyi. Вытянув скрещенные ноги, сжав в шелковой изнанке карманов кулаки и погрузившись под торчащий воротник.

Сквозь оперившиеся ветви сиял фасад отеля "Tisza".

За импозантным балконом номера Иби света не было.

Он услышал женщину. Каблучки, коленями отталкиваемый шелест плаща, а под ним оглушительный шорох натянутого нейлона, перетираемого ляжками. Она дошла до его скамьи. Остановилась. Села с краю.

– Excuse me... Have you got a cigarette??

Он взглянул над воротником. Это была Мамаева, которая поразилась:

– Ты?

– Я.

– Не узнать! Подумала - француз. Вышел на поиск ночных приключений?

– Просто гуляю. А ты?

– А я не просто. Можно у тебя стрельнуть?

Он вынул руку из кармана, сунул под плащ, под полу пиджака и вынул мягкую пачку американских. Вытряхнул и поднес - белым фильтром вперед. Обслужил огнем. Накрашена Мамаева была эффектней, чем обычно.

– Мерси. Ты, говорят, писатель...

– Любишь читать?

– Кто же не любит.

– А кого?

– А все, что переводят. Не с монгольского, конечно...

– А из наших?

– Ну, Достоевского там, Чехова... А вообще я больше западную. Еще в приюте всего Золя и Мопассана прочитала. Жорж Санд, конечно. Но любимой книгой моей была, знаешь, какая? "Нана". Читал?

– Лет в тринадцать. Не увлекся.

– Что ты... Меня, так всю перевернула. Всего, конечно, я тогда не понимала. Золя, хоть и не Чехов, но главные вещи тоже затемнял. Но жизнь в романе была яркая, как праздник. Решила - буду, как Нана. А что?

– Ничего.

– Не всем же делать жизнь с товарища Дзержинского. Или кто там у них сегодня положительный герой? А я решила с куртизанки. С великосветской. Раз уж прямо с девочек к вашему хую приручили...
– Она засмеялась - как бы с циничным вызовом.
– Осуждаешь, писатель?

– Нет. Нормально...

– Ах, нормально?
– рассердилась Мамаева.
– А напиши мою историю! Что было дальше. Рассказать?

Он сдвинул рукав с часов и покосился.

– У тебя свидание?

– Билет в кино.

– На "Клюта"? Я смотрела.

– И как?

– Хороший фильм. Но я бы рассказала, чего там не увидишь. Если, конечно, хочешь.

– Рассказывай, чего ж...

– А может, ко мне пойдем? Повыгоняю своих сикушек, а ты бы "Московскую" мою принес. Если осталась... А?

– Прости, но... После фильма?

– Ладно! Блядь из Нью-Йорка интересней. Понимаю. К тому же, ты меня уже познал. Не соблазняет? А почему такая, знаешь? Ты думаешь, рожала? Нет. У тебя сколько было женщин?