Сделай мне больно

Даун ударил лбом в стекло и заревел с таким отчаянием, как будто с корнем выдрали его:

– Домой хочу! Кондуктор! Нажми на тормоза!..

Рыдал и упоенно бился о крышку умывальника, отпихивая руку Александра.

Из коридора заглянула девушка. Та самая - со ртом. Мамаева. Вся в черном - чулки, и мини-юбка, и блестящая рубашка с поднятым воротником. Отдула обесцвеченную челку. Блондинкой она была не настоящей - со смугловатой гладкой кожей. Карие, горячие глаза. И с неожиданным разрезом.

Миндалевидным.

– Чего он разрывается?
– Алые сапоги переступили исцарапанный металл порога. Она наклонилась к дауну, юбка была в обтяжку...

– Ну что ты, родненький? Бо-бо кто сделал?

– Никто не сделал, - смутился Александр.
– Просто не понимает он...

– Чего, мой маленький, не понимаешь? Сейчас тебя тетя объяснит...

Александр сказал:

– Того не понимает, что домой возврата нет.

Этот пафос а ля Томас Вульф вышел у Александра непроизвольно и заставил внутренне скривиться, но девушка внезапно оценила: исподлобья такой был брошен ему взгляд.

– Иди взгляни, - сказала она, - на голубое и зеленое. Я его в чувство приведу.

Он вышел в коридор.

Прислушиваясь к материнскому гульканью Мамаевой, он смотрел в окно на серое, на подсыхающее, на улетающее Подмосковье. Налетела с воем платформа Переделкино. За шлагбаумом остался лобасто-облысевший человек пятидесяти лет в очках и с сеткой, полной в одиночку выпитых бутылок. Из отдаленного поселка писателей нес их на сдачу в пристанционный магазин, и был у самой цели приостановлен поездом, пронесшим мимо Александра - когда-то его ученика.

За спиной раздался гневный возглас. Обернувшись, он столкнулся с Мамаевой:

– Тоже мне малыш! Он что, с приветом? К нему по-человечески, а он вдруг вынимает!..

Фыркнула и удалилась - упругая.

Ударник вправлял обратно диспропорцию.

– Бить будешь?

– Нет.

– Не бей. Я ж только пожалеть просил. Как мама, так она всегда меня жалеет. Чего ты?

– Ничего.

Даун буркнул:

– В уборную хочу.

Александр отвел. Перед тем, как скрыться за дверью туалета, ударник обратил внимание на рукоять стоп-крана. Красную.

– А это что такое?

– Забудь!
– ответил Александр.

* * *

Каждому члену творческой группы не только разрешили, но и в обязанность вменили взять с собой за границу литр водки. На всякий случай для укрепления дружбы с венгерским народом. По указанию головного вагона, Комиссаров водку реквизировал: "Во избежание дорожных инцидентов". Картонный ящик с разнокалиберными бутылками он втащил в купе и разогнулся:

– Представляешь? Не хотели отдавать. Насобирал же я народ! Отныне все! Не доверяю никому. Только тебе...

– Обижаешь, - ответил Александр.

– Почему?

– А отлучаешь.

– Разве ты пьешь?

– Естественно. Такой же сын страны.

– Да, но ты знаешь меру. В отличие от них...

Комиссаров снял очки и проверил в зеркале состояние своего фонаря. Надел очки обратно и вынул из кармана две сигареты:

– На, закури моих. Мне, понимаешь, по начальству надо - на большой хурал. Придется тебе побыть при водке. Здесь у нас, значит, литров с полста. А диспозиция такая. Враг номер Один - ты его слышишь. Баянист. Затем - "Веселые ребята". Пока что все они под кайфом, но уже не доезжая Брянска возможны осложнения. Дверь при этом ты, конечно, на запоре держишь. Но если меня еще не будет, а они станут напирать, уступи им - ну, чекушку-две. Не больше. И не сразу, а как почувствуешь готовность атаковать буфеты на стоянках. До этого их доводить не надо. Еще чего, отстанет кто-нибудь в России. Главная задача на время пути - обеспечить стопроцентный выезд за границу. Почему и сложность: давать нельзя, но и не давать - тоже. Диалектика души! Надеюсь, как на специалиста. А дверь блокируй.

Он вышел.

Александр закрыл на два оборота и откинулся на бархат. Тут под голову была такая думочка специальная - для дневного забытья под стук колес.

Не доезжая Брянска, в стену постучали.

– Эй, старшой?

Он отозвался:

– Нет его!

Стена, которую он полагал сплошной, на глазах сложилась в гармошку и разъехалась с треском. Александр оказался в насильственной компании попутчиц.

– Извините за вторжение!

– Ничего...

Одна пребывала в горизонтали на верхней полке и с томиком русско-венгерского словаря, другая - инициативная - сидела анфас на нижней. Это была секретарша Союза писателей Рублева. Анатомически - все было при ней. Не груди - шары навыкате. Обтянутые телесного цвета тонким свитерком западный артикул этот поименован "водолазкой". Копна волос, выкрашенных "под сено", короткая замшевая юбка и круглые колени, облитые зеркальной кожей черных сапог типа "садо". В писательском клубе она работала на втором, административном этаже, и Александр с ней не пересекался, но однажды в кофейной очереди стоял за этим задом, обладательница которого хвасталась, что даже сам Андрюша из Америки всегда привозит ей чего ни скажешь: вероятно, за бюрократические услуги.

– Скучаем, молодой прозаик?
– развивала вторжение Рублева.
– Тогда как надо мной вот критик Рита О*** - исключительно даровита. При этом мама-одиночка. Меня зовут Аглая. Не знаете меня? А я вас знаю. И про вас...

– Что именно?

– А все!

Александр заставил себя усмехнуться.

– Неужто?

– А сказать, где ты загар свой приобрел?

– Под лампой кварцевой.

– А вот и нет! В Таджикистане.
– Веско и ласково Аглая похлопала его по вельветовому колену.
– Уж ты мне, Александр Александрович, поверь... И знаешь, к какому выводу пришла я о тебе? Твой принцип в жизни - дорого и штучно. А мой наоборот. Дешевка не смущает, лишь бы много.

– Это вы о чем?

– А обо всем. Не только в смысле шмоток. Хотя от дорогого тоже не отказываемся. Так что давай на "ты". Это, кстати, что там "на винте" торчит? уж не "Посольская" ли?
– Она нагнулась и вынула бутылку.
– Точно! Ты смотри!.. Заделаем междусобойчик?

– Комиссаров не велел.

– Комиссаров? Он в кармане у меня сидит... Давай стаканы!
– Щурясь от дыма своей сигареты, Аглая свернула головку экспортной водки и налила в тонкий стакан, вынутый Александром из бара.
– Прими наверх, Ритуля.

– Пойдет ли без закуски?
– усомнилась критик О***, но опустила руку и приняла. Ее ногти матери-одиночки были обкусаны.

– Эх, ребята!
– задушевно сказала Аглая.
– В Москве-то на балконе у меня такая капустка пригнетена - пальчики оближешь. Мой охламон из деревни кадку приворотил. Закусывали всю зиму, да еще и на Майские ему хватит. Вплоть до Девятого - до моего возвращения. Ну, ладно, ничего. Засигаретим! Бери. И говори скорей за что.

Александр взял.

– Не знаю...

– То есть?

– Ну, нет у меня слов.

– Ты же писатель?

О*** сверху заметила:

– Они, Аглая, не словами пишут. Цезурами они. Немая генерация.

– Тогда вам слово, - ответил Александр.

– Давайте выпьем за Мадьяросаг.

– Это еще что?

– Не знаешь разве? Самоназвание Венгрии.

– Интеллектуалка, говорю ж тебе, - подмигнула ему Аглая.
– Только за Венгрию, Ритуля, с какой нам стати? Русским-то? Курица не птица, Венгрия не заграница. За нас - в Венгрии. Поехали, мальчики-девочки!