Сделай сам 3

Какое такое алиби?

Так официальное!

Это ведь не Александр Евгеньевич Яковлев прибыл в Россию из Германии в самом конце сентября сего года, а некто Шарль Ланц, не имеющей ко мне никакого отношения. Вот вообще никакого! Ага!

Прибыл он, значит, весь такой довольный от проделанной работы, да и убыл себе спокойно в США спустя три недели. Причём, тут следовало отметить, что пересек границу он донельзя вовремя. Уже днём второго дня после убийства кайзера немцы её всё же намертво перекрыли, да принялись шерстить по всем своим городам и весям в поисках неблагонадёжных или просто подозрительных лиц. Я, признаться честно, ожидал от них куда большей расторопности. Выходит, переоценил соседей и их орднунг. Уж больно долго продержался мой устроенный на скорую руку подлог с тем телом егеря.

И вот, пока я днями напролёт кашлял и потел в своей постели, этот самый Шарль Ланц, вроде как, порешал свои никому неизвестные дела-делишки, да и отчалил с концами обратно в Штаты.

Понятное дело, отчалил как раз на борту «Надежды Яковлевой».

А всё для чего?

А всё для того, чтобы Александр Евгеньевич Яковлев, временно затерявшийся где-то на просторах Соединённых Штатов Америки, смог вполне официально покинуть эти самые Штаты, заодно создавая себе какое-никакое, а алиби. Ведь, где США и где Германия? Ау! На разных континентах так-то!

Нет, нет, господа, я никакого отношения к убийству кайзера со спутниками не имею. Я в тот момент вообще находился на другом континенте, о чём у меня имеются официальные бумаги, заверенные всеми потребными печатями при прохождении таможен. Так что ищите где-нибудь в другом месте и совершенно другого человека! Как-то так я размышлял, пока телепался на нашем лайнере сперва в одну сторону, а спустя четыре дня, ушедших на погрузку в Америке и попытку дозаправки топливом, уже в обратную.

Короче говоря, не смог я сильно блеснуть перед аудиторией, лишь рассказав собравшимся, что эксплуатация теплохода по первому впечатлению выходит делом экономически целесообразным, особенно учитывая наличие у нас собственного нефтеперерабатывающего завода. Ну и пожаловался на необходимость содержать собственные небольшие рейдовые танкеры в портах швартовок, поскольку заправляться столь новым для моряков топливом, как мазут — это капец как долго и муторно. Теплоход-то наш мог принять на борт до 800 тонн мазута, что было эквивалентно почти двум полным железнодорожным составам с цистернами. Ведрами уж точно не наносишься!

Хорошо, что полной заправки нам хватило на путь туда и обратно, отчего экипажу судна, да и мне тоже, не пришлось страдать по данному поводу в Штатах. Хватило лишь попытки дозаправиться из бочек, чтобы понять всю глубину проблемы.

Это, кстати, тоже был не только минус, но и неслабый такой плюс. Денежка за топливо шла опять же в наш карман, и не терялось время на дозаправку. Да и груза в обратный путь мы могли брать на несколько сот тонн побольше — по количеству истраченного топлива, лишь бы только он влезал в наши трюмы.

Правда, неожиданно часто с нами повсеместно случались предаварийные ситуации.

Капитаны прочих судов, видя, что от нас не идёт дым, полагали, что лайнер стоит без хода, отчего и отталкивались при собственном маневрировании. Тогда как мы-то ход имели ещё как! В общем, только при входе в порт Нью-Йорка чудом избежали трех столкновений. И ещё два едва не случились в Датских проливах.

Так что надолго моя речь народ не задержала и вскоре профессор вновь занял своё законное место за кафедрой, приступив к дальнейшему обучению нас — лоботрясов, искусству проектирования судов.

Глава 17 А что я все сам да сам?

— Сын! Ты это читал? Нет, ты ЭТО читал? — выделил папа одно конкретное слово, потрясая прямо перед моим носом свежей газетой. Он, находясь в изрядно перевозбуждённом состоянии, буквально ворвался к нам с Надей в квартиру, когда мы только-только принялись за завтрак.

— Нет, отец. ЭТО, — зажатый в моей руке серебряный столовый нож указал своим кончиком на принесённое тем периодическое издание, — я ещё не читал.

По случаю воскресного дня мы с супругой позволили себе подольше понежиться в кроватке, отчего я сам ещё не притронулся к доставленной мне на квартиру свежей прессе и, видимо, пропустил нечто действительно интересное. Иначе отец не стал бы врываться к нам с такими выкриками, да ещё и выряженный в домашний халат с тапочками на босу ногу.

— Зря! — принялся папа разглаживать помятую в переизбытке чувств газету.

— И что же там пишут такого, интересного? — уточнил я, возвращаясь к разделке столовыми приборами великолепной яичницы с беконом.

— Стало известно, кто убил германского кайзера Вильгельма! — ошарашил нас сногсшибательной новостью родитель. Хотя, говоря за себя, должен признаться что я, скорее, просто сделал вид, будто оказался ошарашен.

— Кха! Кха! Кха! — для большей убедительности мне даже пришлось показательно подавиться не вовремя отправленным в рот кусочком бекона. — Однако! — прохрипел я, и жестом попросил отца постучать мне по спине. — И кто же именно оказался коварным убивцем?

Почему пришлось делать вид, что подавился от удивления, а не, к примеру, от неожиданности или же испуга?

Так очень просто! Я ведь точно знал, что со дня на день эта информация обязана была взорвать новостное пространство всего мира. Зря, что ли, сам в подробностях сливал всё это одному голодному до сенсаций одиозному журналисту, когда с месяц назад вынужденно торчал 4 дня в США, ожидая завершения погрузки «Надежды Яковлевой» в обратный рейс до родных берегов?

— Это осталось неизвестно, — противореча своим же собственным словам, сказанным вот буквально только что, развёл руками папа.

Конечно, имя исполнителя осталось неизвестно! Как говорится — «Я, может, и псих, но не сумасшедший!». Стал бы я сам себя сдавать со всеми потрохами!

Не-е-е-ет! Шалишь! Я всё это дело с прессой затеял по другому поводу. Пришла вот мне в голову идея, переложить часть забот по сохранению мира во всём мире на чужие плечи. А то, что я, в самом деле, всё сам да сам! Пусть и другие поработают на всеобщее благо, однако!

Именно с такими мыслями я отложил в сторону столовые приборы и, молча, но требовательно протянул руку в сторону папа, в которую парой секунд спустя оказались вложены «Санкт-Петербургские ведомости» за 3 января 1910 года. И уже самого первого взгляда на передовицу оказалось достаточно, чтобы понять — мистер Брисбен меня не подвёл и опубликовал в «Нью-Йорк Американ», между прочим расходящейся ежедневно аж миллионным тиражом, всё то, что я ему поведал.

Постепенно вчитываясь в перевод моего с ним интервью, я мыслями перенёсся на месяц назад, в тот самый день, когда мне вышло заинтересовать своей историей аж цельного главного редактора «Нью-Йорк Американ».

Хорошо, что действительно уважающие себя американские журналисты ныне знают немало иностранных языков и потому мы с ним смогли неплохо пообщаться на французском. Понятное дело, что также предлагаемые им английский, немецкий и греческий я отмёл, как мне совершенно недоступные.

Кстати, с удивлением узнал, что до 15% всей периодики в «Большом яблоке»[1] выпускали на немецком языке. Что так-то говорило о солидном засилье в крупнейшем и богатейшем городе США выходцев из Германии.

— Итак, как мне следует к вам обращаться? — с интересом изучая мою карнавальную маску, полностью скрывающую лицо, поинтересовался Артур Брисбен.

В погоне за сенсацией он не убоялся выехать в одиночку загород в указанное мною место, где я поджидал его на свежеугнанном автомобиле. Вот, кое-как расположившись на капоте своей машины с ручкой и блокнотом, он и принялся за интервью.

— Месье Фантомас или просто Фантомас. Как вам будет удобней, — стараясь максимально возможно придать своему голосу хрипоты заядлого курильщика, дабы изменить его до неузнаваемости, назвался я псевдонимом киношного злодея, которого так и не смогли раскрыть, как бы ни старались. И лично мне это очень сильно импонировало. В том плане, что я ведь тоже не желал стать мировой знаменитостью. Точнее говоря — именно в подобном амплуа злодея и преступника.