Сделка

– Это хорошо - быть живым и невредимым.

– Конечно.

– Как только ты вернулся, твое имя в первый же День попало в газеты, не так ли?

– Да. И что?

– Как тебе это удалось, Геллер?

– Так уж получилось. Друри был в моем офисе, когда позвонили и сообщили о Карей. Он приходил, чтобы повидать меня, ведь мы с ним вместе работали по делам карманников в былые времена, ты знаешь.

Молчание.

– И я пошел с ним, - сказал я.
– Ты знаешь что я был близок с Эстелл.

– Да, мы знаем. Это ужасно - то, что с ней случилось.

Я попытался уловить скрытую угрозу в его голосе, но не смог.

– Ужасно, - согласился я.

– Тебе не следует заниматься этим.

– Расследованием, ты хочешь сказать.

– Да.

– Мне интересно, кто убил Эстелл, Луи. Но я оставлю это Друри.

– Отлично.

– Я не хочу верить в то, что Фрэнк имеет к этому отношение. Молчание.

– Это не в его стиле, - продолжал я.

Молчание.

Потом он произнес:

– Фрэнк может захотеть встретиться с тобой.

– Это не очень-то хорошая мысль. Федеральный обвинитель знает, что мы с Фрэнком встречались время от времени. Меня спросят о нашей встрече.

Молчание.

– Но можешь сказать Фрэнку, что у меня возникли кое-какие медицинские проблемы - после войны. У меня там была амнезия.

– Это означает, что ты забываешь некоторые вещи.

– Именно так, Луи.

– Это отличная болезнь. Фрэнк будет рад это услышать. Держи нас в курсе дела, если "П" будет интересоваться тобой.
– Под "П" Кампанья подразумевал правительство.
– Возьми карандаш.

Я взял карандаш.

Он дал мне номер телефона.

– По этому номеру я могу позвонить тебе?
– спросил я, пытаясь понять, зачем ему это нужно.

– Владелец этого номера может связаться со мной, - сказал Кампанья. Позвони им, а я перезвоню тебе.

Щелчок в трубке означал окончание нашего разговора.

Меня должен был потрясти этот звонок, но вместо этого я почувствовал странное разочарование. Как и "Бергофф", Кампанья не сильно изменился. Еще одна примета Чикаго - судя по сообщениям газет, контрабандой мяса занималась Компания Нитти. На нее не повлияло введение продовольственных карточек.

Я глотнул сладкого кофе со сливками и сделал еще один звонок по поводу кредитных чеков.

Вскоре после трех кто-то постучал в мою дверь. Это был сильный и уверенный стук.

– Открыто!
– крикнул я.

Сержант морской пехоты вошел в комнату и захлопнул за собой дверь. Ему было лет сорок; он был одет в отглаженные голубые брюки, рубашку цвета хаки с галстуком и шляпу. На блестящих ботинках отражался свет люстры. Он держался очень прямо, по-военному.

– Рядовой Геллер?
– спросил он, снимая шляпу. В другой руке он тоже кое-что держал - маленькую синюю коробочку.

– Да, - ответил я, вставая. Он показался мне знакомым. Кем был этот человек? Он подошел к моему столу.

– Я пытался дозвониться вам, но телефон был занят.

– Да, извините. Мне много приходится звонить по работе. Черт, я вас знаю. Вы - сержант, который меня определил в армию.

Я обошел свой стол и протянул ему руку. Мы обменялись рукопожатием, а он переложил шляпу в ту руку, в которой держал коробочку. Его улыбка была сухой, рукопожатие - уверенным.

– Добро пожаловать домой, рядовой, - произнес он.

– Что привело вас сюда, сержант?

Он вручил мне маленькую квадратную коробочку с закругленными углами.

– Мне выпала честь передать это вам, рядовой Геллер.

Я открыл коробочку, ожидая увидеть внутри часы. Вместо этого там оказалась медаль.

– Это ваша Серебряная Звезда, рядовой, - за отвагу. Поздравляю вас.

– Я... да, благодарю вас... Я... черт... Даже не знаю, сержант. Это смешно.

– Смешно?

– Мне не кажется, что я совершил нечто, достойное медали. Я делал то, что должен делать. Единственная медаль, которую мне по душе носить - вот эта.
– Я указал большим пальцем на Недобитую Утку, приколотую к лацкану моего пиджака.
– Я сделал то, что должен был сделать. Но получать медали за убийства людей - я не знаю.

Его рот превратился в узкую полоску, из которой таинственным образом вылетали слова:

– Рядовой, корпус морской пехоты поносят на каждом шагу. Но в чем его никогда не обвиняли - так это в том, что за убийства мы даем медали. Мы выдаем медали за спасение людей - что вы с капралом Россом и делали в этой проклятой воронке от снаряда. И если бы я был на вашем месте, я бы только гордился этой медалью.

Я улыбнулся этому старому грубому крикуну. Старому? Он, вероятно, был всего года на три старше меня. Не то, чтобы это делало его моложе. Служил ли он в первую мировую войну? Ведь он тогда был ребенком, как и многие морские пехотинцы в то время.

Так или иначе, но я протянул ему руку еще раз, и он ответил на мое рукопожатие.

– Благодарю вас, сержант. Я ценю ваши слова. Он еще раз сдержанно улыбнулся мне и повернулся, чтобы уйти, когда я обратился к нему:

– Сержант!

– Рядовой?

– Вы случайно не знаете, вернулся ли один мой приятель в город? Он находился со мной в одном окопе.

– Вы имеете в виду рядового д'Анджело?

По спине у меня опять пополз холодок - но уже не такой, как при разговоре с Кампанья.

– Да, его. Он вернулся?

Сержант кивнул:

– Да. Он тоже храбрый молодой человек. Я вручил ему награду этим утром.

– Я бы хотел повидаться с ним.

Сержант улыбнулся.

– Я могу дать вам его адрес, если хотите.

Д'Анджело жил с дядей и тетей в Кенсингтоне - маленькой итальянской общине в дальнем южном краю города. Я сел на иллинойский рейсовый поезд, который проходил мимо пульмановского завода, где прежде работал мой отец, и локомотивного завода; оба завода теперь работали на войну и входили в список Элиота как потенциально опасные в отношении венерических болезней. Когда поезд проехал Сто третью улицу, я увидел дым сталеплавильных печей. Сидя в поезде, я думал о профсоюзах, о том, что профсоюзы значили для моего отца, чем для него была сама идея подобных союзов, и о том, что эта идея все еще была неплоха, но ее извратили, превратили в чистое надувательство такие жадные мерзавцы, как Биофф, Браун, Дин, Нитти, Рикка, Кампанья и всякие там Капоне. Неужели мы - д'Анджело, Барни, я - боролись за это?

В начале пятого я вышел из поезда на Сто пятнадцатой улице. Я перешел улицу, где несносный запах краски с завода Шверина Вильямса перемешивался непостижимым образом с одуряющим ароматом специй из многочисленных итальянских ресторанчиков. Я оказался на Кенсингтон-авеню - широкой, просторной улице, которая дала название всей общине. Этот необычный район, состоящий из четырех кварталов, был настоящим оазисом между шведским и польским районами; в нем даже была собственная церковь.

Кенсингтон - итальянский район - был единственным в Чикаго, которого почти не коснулась мафия.